Упала с небес книга. Звалась она «Голубиной» — от своей чистоты и небесной святости. Или «Глубинной» — от глубины заключенной в ней премудрости. Не смогли ее прочитать ни святые пророки, ни цари, даже древний царь-великан Волот. Удалось это только Давиду Евсеевичу — святому царю, гусляру и пророку. Говорилось же в книге о том, как начался наш мир: откуда пошли белый свет, солнце, месяц, звезды, заря, гром, ветер, откуда взялись сословия — цари, князья-бояре, крестьяне. И о том, что есть в этом мире самого святого и главного: какой царь над царями царь, какая земля всем землям мать, какое самое главное море, озеро, река, церковь, гора, камень, дерево, трава, зверь, птица. А еще о том, как боролись Правда с Кривдою и где она, Правда, подевалась в этом грешном мире. Подивились все мудрости Давидовой. А царю Волоту был вещий сон, и решил он отдать свою дочь за сына Давида — будущего премудрого царя Соломона.
Так пели те, кого на Руси издавна звали «каликами перехожими». Были то не просто нищие бродяги. Не попрошайки, которые не могли (или не хотели) работать и которым подавали из жалости да ради награды небесной. А странники, ходившие по святым местам. Во времена богатырские были то вовсе не калеки в нынешнем смысле этого слова. (Само слово «калика» — от латинского caliga, «дорожный сапог»). А люди сильные, вооруженные и зачастую не бедные — с увесистыми посохами, порой отделанными дорогой моржовой костью, с бархатными сумами, в железных шапках-шлемах. Ходили они целыми ватагами и сами могли кого угодно калекой сделать. Такими увековечила их былина «Сорок калик со каликою». Калики, повидавшие мир, были начитаны и нередко вольнодумны. Даниил Паломник из Чернигова прославился в конце XII в. как писатель и даже стал героем былин. Он же, видимо, написал по дороге первый трактат о древнерусском язычестве. А Василий Калика, избранный в 1331 г. архиепископом вольного Новгорода, украсил Софийский собор вратами с апокрифическими изображениями и сочинил послание о том, как отважные новгородские мореходы будто бы доплыли до земного рая.
В позднейшие времена, когда кончились усобицы и набеги степняков, странствовать стали в основном люди убогие да увечные. Лишенные физической силы, они сохранили силу духовную. Земных же богатств не имели, да и не хотели иметь. Это они создавали и исполняли «духовные стихи» — песни на религиозные темы. За это их в народе уважали и кормили. Одним из популярнейших духовных стихов и был «Стих о Голубиной книге».
Ученым не известен ни один письменный текст под названием «Голубиная книга». Или хотя бы под другим названием, но с тем же содержанием, что в стихе. Так была ли она, эта таинственная книга? А если была, то кто ее и когда создал? Был ли то православный, еретик или тайный язычник? Ибо с виду стих вполне православен: тут тебе Саваоф, Христос, гора Фаворская, Иерусалим-град… И в то же время его создатели словно бы не читали первой главы Книги Бытия.
О том, что загадочная книга существовала уже в начале XIII в., свидетельствует написанное в 1224–1237 гг. житие Авраамия Смоленского — ученого священника, которого при жизни объявляли еретиком, а после смерти — святым. Обвиняли же в ереси за то, что он читал «г’лубинныя книги». Апострофом здесь передано «титло», заменявшее в рукописи «ъ» («ер»). «Ер» в те времена означал полугласный звук, отчасти исчезнувший, отчасти перешедший в «о» («пълкъ», «въстокъ»). То есть читать можно и «глубинные», и «голубиные». Однако в древнерусских индексах запрещенных книг нет ни «Глубинной», ни «Голубиной» книги. Есть лишь некая «Глубина», но в числе книг дозволенных. Возможно, это Псалтирь, нередко именовавшаяся русскими книжниками «Глубиной» ради «глубины премудрости» царя-псалмопевца Давида. Или же поначалу Церковь отнеслась к православной вроде бы «Глубинной книге» терпимо, но затем обрушилась на сочинение, популярное среди вольнодумцев.
В 1760-х гг. «Стих о Голубиной книге» записал один из первых собирателей русского фольклора, загадочный Кирша Данилов. В первые издания его сборника стих, однако, не вошел. В поле зрения ученых это произведение попало в середине XIX в. Впервые его издал в 1848 г. известный собиратель народных песен П. Киреевский. Наибольшее же количество списков опубликовали в 1860–1861 гг. П. Бессонов в его капитальном издании «Калики перехожие» и В. Варенцов. То были романтические времена господства мифологической школы. Ученые осваивали неисчерпаемые богатства славянского фольклора, находя все новые следы славянских и общеиндоевропейских мифов. Сравнив духовный стих с Ригведой и «Старшей Эддой», «мифологи» сразу поняли: перед ними славянский космогонический миф, восходящий к общеиндоевропейскому и лишь слегка прикрытый народно-православной оболочкой. Именно так оценили «Стих о Голубиной книге» Н. Надеждин, А. Афанасьев, П. Бессонов, Ф. Буслаев. Более осторожны были Н. Тихонравов, А. Пыпин, В. Варенцов, И. Срезневский, А. Котляревский, указывавшие на возможную связь стиха с книжными апокрифами.
Затем настали другие времена — прозаические, буржуазные, — рухнуло крепостное право, разлагалась крестьянская община, хранившая вековое мировоззрение, шли либеральные реформы. В науке восторжествовала позитивистская «школа заимствований». Какая славянская мифология? О ней же почти ничего достоверного не известно. А значит ее вроде как и не было. Индоевропейская мифология? Это вообще одни реконструкции, сиречь фантазии. Лучше заняться серьезным делом: сравнивать фольклорные тексты со вполне осязаемыми письменными памятниками. Так рассуждали виднейшие исследователи духовных стихов А. Н. Веселовский и А. Кирпичников и автор первой монографии о «Голубиной книге» Л. Мочульский. По их мнению, в основе стиха лежат не языческие мифы, а славянские апокрифы, выросшие опять-таки на книжной христианской почве.
В 1960—1970-х гг. начинается новый расцвет изучения славянского язычества. В работах крупнейших славистов Б. А. Рыбакова, В. В. Иванова, В. Н. Топорова воскресают самые сильные стороны мифологической школы. Гораздо шире становится круг источников — письменных, археологических, этнографических. И вот уже в 1971 г. В. Н. Топоров, сопоставив «Стих о Голубиной книге» с целым рядом индийских, иранских, германских, средневековых европейских источников, сделал вывод: в основе их всех — общеиндоевропейский миф о сотворении мира из тела космического гиганта. В 1978 г. тот же автор выдвинул интереснейшую гипотезу: не лежит ли в основе «Глубинной книги» иранский Бундахишн («Сотворение глуби») — зороастрийская космогоническая книга, созданная на основе несохранившейся части Авесты?
Традиции «школы заимствований», впрочем, тоже не умерли. В 1990 г. А. А. Архипов увидел в «Голубиной книге»… еврейскую Тору. На Руси якобы еврейское «сефер тора», «Книга Закона», поняли как «сефер тор», «книга голубя». Но как раз с Торой-Пятикнижием (хоть еврейским, хоть христианским) русский стих слишком расходится, чтобы отождествлять их. А В. Н. Топоров позднее вдруг попытался вывести «Глубинную книгу» из сочинений гностика II в. Валентина. Но запутанные мистические писания гностиков, рассчитанные лишь на «избранных», меньше всего способны были повлиять на фольклор.
И, наконец, совсем недавно появилась и уже выдержала два издания замечательная работа М. Л. Серякова «Голубиная книга — священное сказание русского народа». Обстоятельно, на высоком научном уровне, но вполне доступно исследователь доказывает: таинственная книга — языческий священный текст, замаскированный под христианский древнерусскими «двоеверцами».
По языческим понятиям, не было ничего плохого в том, чтобы наряду со своими богами почитать еще и чужих (например, греческого Христа) или отождествлять своих богов с чужими, лишь бы не отступаться полностью от веры отцов и сохранять уважение к ней. Христианство же видело в этом «двоеверие», явление худшее, чем само язычество. Тем более что дело здесь было вовсе не в плохом знании христианства. «Не токмо же то творят невежи, но и вежи Попове и книжници», — с возмущением писал о почитателях Перуна и Даждьбога анонимный средневековый автор — «христолюбец и ревнитель по правой вере». Гениальный автор «Слова о полку Игореве», пронизанного языческим мировоззрением, вовсе не был врагом христианства: «поганый» у него — ругательство, прилагаемое к внешним врагам Руси. Тем временем в глухих лесах по Збручу все еще стояли священные языческие города, просуществовавшие до самого татарского нашествия, и галицкие князья не пытались устроить против них крестовый поход. В эту эпоху и жил один из «веж попов и книжников», знаток «глубинных книг» — Авраамий Смоленский (ок.1146–1219).
Авраамий происходил из знатной и богатой семьи. Отец его был приближен к князю. Сын, с детства больше всего любивший книги и церковное пение, после смерти родителей раздал имущество беднякам и ушел в монастырь. Начитанный, скромный и послушный монах, став священником, приобрел невероятную популярность в городе как проповедник и учитель. И вдруг на него ополчилось все смоленское духовенство. Авраамия схватили и потащили на суд, призывая сжечь, утопить или распять на стене опасного «еретика». Единственным обвинением было чтение «глубинных [голубиных] книг». Смоленские «христолюбцы» готовы были дойти до глумления над Распятием. Однако на сторону Авраамия встали князь и светская знать. Хотя княжеский суд оправдал вольнодумца, Авраамия изгнали из города. Но вскоре случилась сильная засуха. Епископ тщетно правил молебны. В таких случаях, бывало, владык сгоняли с престолов. И архиерей взмолился к гонимому им «еретику» о прощении. После молитвы Авраамия засуха прекратилась, и он предстал в глазах народа могущественным святым. Умер Авраамий игуменом своего монастыря.
Так что же было в таинственных книгах, известных Авраамию? М. Л. Серяков убедительно доказывает: языческий текст «Голубиной книги», восходящий к общеиндоевропейской древности, существовал уже тогда, когда вещий Олег назвал Киев «матерью городов русских» (в стихе мать городам — Иерусалим, но мать землям — Святорусская земля). И христианизация текста началась уже в конце X–XI вв., когда святым покровителем Руси считался римский Папа Климент, умерший в ссылке в Херсонесе. С XII в. его в этой роли вытеснил св. Андрей. Загадочная книга «Глубина», поначалу терпимая Церковью, существовала уже в XI в. (упоминается в «Изборнике» Святослава 1073 г.). Вполне вероятно поэтому, что именно Авраамий Смоленский и придал «Голубиной книге» тот вид, в котором ее сохранили духовные стихи.
Возможно, знаком был с книгой и новгородский владыка-вольнодумец Василий Калика. По крайней мере, в варианте стиха, записанном на далекой Индигирке среди потомков новгородцев, вместо Давида выступает некий Калига.
Доработка текста, письменного или устного, продолжалась и позже, до XV–XVI вв. включительно. Предсказание, что конец света «при восьмой будет при тысяци», явно появилось не позже 1492 г., 7000 года от сотворения мира, когда все православные народы ожидали Страшного суда. Светопреставление так и не состоялось, зато католик Колумб открыл Америку, изменив этим судьбы мира. А слова о том, что в «Голубиной книге» «напечатано», — вставка, сделанная не ранее начала книгопечатания в России (1564 г.).
В дальнейшем мы будем называть «Голубиной книгой» несохранившийся письменный текст, а «Стихом о Голубиной книге» или просто «стихом» — донесенную до нас каликами перехожими устную версию.
Итак, языческая «Голубиная книга» была! Но разве были у славян-язычников книги и вообще письменность? Заметим, что отсутствие у народа письменности — вовсе не показатель какой-то дикости и тупости. Веды и Авеста долгие века бытовали лишь в устной форме, а кельтские друиды вообще принципиально не записывали своего учения. Славяне же задолго до своего крещения имели письмо (на основе греческого), лишь усовершенствованное в IX в. Кириллом-Константином и Мефодием. Древнейший образец этого письма — надпись на скромном лепном черепке III–IV вв. из селища Рипнев на Западном Буге. И это — имя божества: «Ладо». Известно и еще несколько подлинных славянских дохристианских надписей. (Поддельных, к сожалению, гораздо больше; чего стоит одна только коллекция «приллвицких идолов» с безграмотными, порой непристойными «руническими» надписями, изготовленная в XVIII в. бронзовщиком Г. Шпонгольцем!) Ученые-профессионалы, увы, почти не занимаются ими, избегая всего, связанного с «сенсациями», да еще политизированными.
Письмо было, но были ли книги? Ближайшие соседи и сородичи славян — германцы примерно тогда же создали свои руны (на основе ретоэтрусского алфавита), но употребляли их исключительно для коротких магических надписей и эпитафий. «Эдда» была записана латиницей уже в христианские времена. А что же знаменитая «Велесова книга»? Как ее переводчик и исследователь[1], вынужден разочаровать всех почитателей этой талантливой и мудрой славянской книги. Она создана не в IX, а в XIX–XX вв., и не языческими волхвами, а русским антикварием А. И. Сулакадзевым и славистом-любителем, белоэмигрантом Ю. П. Миролюбовым. Для пропаганды своих патриотических взглядов они избрали не лучший способ, но по крайней мере не искали корысти, как Шпонгольц. Доказательств же того, что в их руках побывал подлинный древний текст, увы, пока что нет. Но разве можно исключить из истории европейской культуры «Песни Оссиана» потому, что их создал не кельтский бард III в., а писавший под его именем в XVIII в. шотландский поэт Дж. Макферсон?
Но все же для того, чтобы сложить миф об упавшей с неба священной книге, нужно иметь книги или, по крайней мере, знать, что это такое. Христианские священные книги были известны славянам по крайней мере с середины IX в. Это русские Псалтирь и Евангелие, виденные Кириллом-Константином в Херсонесе, согласно его житию. (Русская Толковая Палея XV в. даже называет создателем славянской письменности херсонесского русина, а Кирилла — его учеником). Вполне возможно поэтому, что славянские волхвы уже тогда начали создавать в противовес христианскому — свое Священное Писание.
И тут следует вспомнить гипотезу В. Н. Топорова о Бундахишне. Эта книга, созданная зороастрийскими жрецами-мобедами в III–V вв., излагает Дамдаднаск — утраченную космогоническую главу Авесты. Сохранились два варианта Бундахишна: краткий («иранский»), строго ортодоксальный, и «Большой» («индийский»[2]), изобилующий фольклорно-апокрифическими мотивами. Могли ли славяне-язычники знать эту книгу? Во второй половине IX в. русские купцы регулярно ездили из Киева через Хазарию в Рей (нынешний Тегеран) и оттуда в Багдад, добирались даже до Индии и Китая. Об этом писал не кто иной, как арабский географ Ибн Хордадбех, заведовавший тогда почтовой станцией в Рее.
Среди Афанасиев Никитиных IX в. могли быть и волхвы. Другие арабские и персидские авторы тех времен говорят о неких русах, живших на побережье Дагестана и воевавших в VII в. с персами и арабами. Русская «Степенная книга» XVI в. упоминает о войнах Руси с персидским царем Хоздроем. Это Хосров I Ануширван (531–578) или Хосров II Парвиз (590–628). Серебряные сасанидские сосуды обнаружены в Перещепинском кладе на Полтавщине, зарытом в VII в. славянским князем или болгарским ханом.
Что же общего у «Голубиной [глубинной] книги» с Бундахишном? Прежде всего сама тема (сотворение и устройство мира), название, связанное с понятием «глубина», и вопросно-ответная форма (в Большом Бундахишне — Заратуштра спрашивает, Ормузд отвечает). Затем миф о создании мира из частей тела Бога (есть лишь в Большом Бундахишне). И, наконец, представление о главном звере, главной птице, горе, реке. Всего этого недостаточно, чтобы видеть в «Голубиной книге» простой перевод Бундахишна, но в таком подходе и нет нужды. Главное — сама идея «глубинной» книги (а не, скажем, священной песни), повествующей о происхождении и устройстве мира. Идея, общая только славянам и иранцам — в отличие от упомянутого мифа об изначальном первобоге-гиганте, имеющего общеиндоевропейские истоки. Но, чтобы заимствовать что-либо (не в порядке «обезьянничанья»), нужно обладать определенным культурным уровнем. Видимо, волхвы потому и заинтересовались иранской книгой, что нашли в ней нечто близкое славянским мифам и верованиям. Особенно сближало славян и иранцев повышенное внимание к этике, понимание мира как арены борьбы Света и Тьмы, Правды и Кривды, поиски места человека в этой борьбе, путей достижения им чистоты и святости. Сами славянские термины «бог», «вера», «святой», «благо», «зло» и многие другие — иранского происхождения. Это сближение началось даже не в VI в., а много раньше, в скифскую эпоху, когда до славян, звавшихся тогда скифами-пахарями, докатились волны религиозной революции, вызванной в иранском мире Заратуштрой[3].
1 Мой перевод «Велесовой книги» опубликован в данной же серии «Антология мудрости»: Велесова книга. Славянские Веды. М.: Эксмо, 2002.
вернуться
2 Вследствие гонений со стороны мусульманских завоевателей Ирана многие зороастрийские священные книги лучше всего сохранились среди индийских зороастрийцев-парсов.
вернуться
3 Подробнее см. послесловие автора к книге: Заратустра. Учение огня. Гаты и молитвы. М.: ЭКСМО-Пресс, 2002.
Голубиная книга. Славянская космогония - img04.png
Голубиная книга. Славянская космогония - img05.png
Создание и устройство мира по Голубиной книге
Упала с неба книга, и не далась никому, кроме истинного царя-мудреца… Этот мотив русского духовного стиха больше всего напоминает сохраненный Геродотом скифский миф о Колаксаевых дарах. Упали с небес три золотых дара: плуг с ярмом, секира и чаша. Не смогли их взять ни старший сын первочеловека Таргитая Липоксай («Гора-царь»), ни средний — Арпоксай («Глубь-царь»): небесные дары тут же вспыхивали нестерпимым огнем. И лишь младшему — Колаксаю («Солнце-царю») — далось небесное золото. Он и стал первым царем скифов-сколотов.
Сколотский миф неоднократно исследовали индоевропеисты, иранисты, скифологи (особенно велика здесь роль прекрасного знатока религии скифов Д. С. Раевского). Установлено, что три дара символизируют три сословия — производителей, воинов и жрецов. Обладание же ими означает власть надо всем социальным космосом. А три сына Таргитая воплощают не только три сословия, но и три мира: Колаксай — воинов и верхний (небесный) мир, Липоксай — жрецов и средний (земной) мир, Арпоксай — производителей и нижний (подземно-подводный) мир. Огненное же золото — воплощение богини огня Табити, с которой Колаксай вступает в священный брак.
Выдающийся историк славянского язычества Б. А. Рыбаков, в свою очередь, установил, что данная версия скифского мифа принадлежала скифам-пахарям, т. е. иранизированным предкам восточных славян. А сколотские Таргитай и Колаксай — это славянские Сварог и Даждьбог. У славян этот миф сохранился в сказке «Три царства». Герой ее, младший из трех братьев, носящий «солнечное» имя (Иван Зорькин, Зоревик, Световик и т. п.) и рожденный на рассвете, вместе с солнцем, добывает в нижнем или верхнем мире три яйца, заключающие в себе три царства — медное, серебряное и золотое, а также трех царевен этих царств. Он женится на царевне золотого царства, а его братья — на двух остальных. (В индийском обряде ашвамедха эти же три металла и три царицы символизировали три сословия.) А немецкая легенда об упавшем с неба раскаленном яйце напоминает и русскую сказку, и сколотский миф.
Небесное золото, как видим, означало власть над всеми сословиями и всеми тремя мирами. А небесная книга — знание обо всем мире и обществе, то есть власть духовную. Заметим, что ни христиане, ни иудеи не считали свои священные книги упавшими с неба. (Кроме мормонов, верящих, что основателю их секты Дж. Смиту ангел принес с неба почитать золотую «Книгу Мормона».) Предполагалось, что земным авторам этих книг неслышно диктуют их Бог, ангелы или даже небесные животные. Только Моисею Бог вручил на горе Синай каменные скрижали с законами (не книгу). Но как раз о Моисее, Синае, Пятикнижии, десяти заповедях в стихе речи нет.
Небесная книга — не простая. Размеры ее огромны: 40x30x10 локтей или саженей. Том величиной с целое здание! Писал ее сам Иисус Христос «на камне». Последнее можно понимать так, что камень служил либо письменным столом, либо писчим материалом. Тут вспоминаются не только Моисеевы скрижали, но и другой духовный стих, где с неба падает камень, заключающий в себе «Свиток Иерусалимский». «Свиток» этот известен и как письменный апокриф, излагающий христианские заповеди и писанный якобы рукой Христа. По западным источникам, при Иване Грозном будто бы упал с неба камень с надписью, предрекавшей гибель Русскому государству. В Китае есть подобные же сказания о падении небесного камня с астрономическим текстом либо с пророчеством о падении деспота Цинь Шихуанди. В основе всех таких преданий об упавших с неба священных предметах, часто раскаленных — наблюдения над падением метеоритов. Трещины на них могли приниматься за надписи, находились и «знатоки», по-своему «читавшие» их.
Автор двух небесных книг — Христос. Евангельский Иисус, заметим, не написал ни строчки. Писали его ученики и ученики учеников. Но в христианской народной традиции Христос отождествляется с солнцем. Народно-православная же традиция легко отождествила Даждьбога-Солнце, Божича, рождающегося в день зимнего солнцеворота, с младенцем Христом, Сыном Божиим. Вот почему падение «Голубиной книги», в отличии от обретения скрижалей, не сопровождается громом и тучей. Ведь создал и посылает книгу не громовник Яхве, а солнечный бог. Не похожа данная книга и на эсхатологическую небесную книгу за семью печатями, фигурирующую в Апокалипсисе и в апокрифе «Вопросы Иоанна Богослова Господу на горе Фаворской». Снятие с нее печатей — начало конца света. Создатели же «Голубиной книги» явно не собирались пугать народ гибелью мира, ибо писали не о конце света, а о его начале.
Иначе говоря: Даждьбог на земле получил от своего небесного отца Сварога золотые дары, означавшие власть над миром и обществом (устроенным по подобию мира). Он же, пребывая уже на небе, послал людям книгу, дающую знание о происхождении и устройстве мира и общества. При том устройстве не простом, а справедливом. Ведь именно бог солнца (Митра, Бальдр, Даждьбог и т. д.) считался у всех индоевропейцев защитником справедливости в этом мире. Так же считали и семиты: месопотамский Шамаш — справедливый судья, а выражение «солнце правды» есть у пророка Малахии (4, 2).
Упала книга не в простом месте, а в самом священном: на горе Фаворской (Фагорской), у Алатыря-камня, у креста животворящего и главы Адамовой. Гора Фаворская и есть всем горам мать, а Алатырь — мать всем камням. Гора Фавор — место Преображения Христа — отождествлена здесь с Голгофой («холмом черепов») — местом его распятия. По преданию, тут, под крестом Христа, был погребен некогда череп Адама. (Отсюда — зловещий череп с костями, перекочевавший с икон Распятия на пиратские флаги и масонские атрибуты.) В свою очередь, крест Христов — вариант Мирового Дерева (Древа Жизни), на котором висит бог, способный соединить все три мира, побывав на небе, на земле и в преисподней. В этом смысле Христос вполне соответствует Одину, висящему на мировом ясене Иггдрасиле. Или Даждьбогу-Зоревику (судя по сказке «Три царства»). Небесная книга, таким образом, падает в самом центре мира. Для христианского книжника довольно странно путать две евангельские горы. Другое дело — для волхва, стремящегося лишь перекодировать языческие термины на христианские.
И вот сходятся к таинственной книге цари с царевичами, короли с королевичами, бояре, попы, крестьяне — словом, представители всех трех сословий (как три сына Таргитая к золотым дарам). Главных царей опять-таки трое: Константин (равноапостольный император, сделавший христианство государственной религией Рима), таинственный Волот (Волотоман, Волонтоман, Молотомин, Владимир, Володимер) и Давид Евсеевич. Никто не может прочитать небесную книгу. Главный пророк Исайя и то прочел лишь три страницы за три года. И только Давид, царь и пророк в одном лице, способен прочесть и истолковать ее полностью. Ведь он «горазд сказать по памяти, по памяти, будто по грамоте». И вот раскрывается в диалоге Давида и Волота сокровенная мудрость.
Тут мы сразу попадаем в атмосферу споров не христианских, не иудейских, а чисто языческих. Что лучше — записывать священные тексты или учить их на память? Об этом спорили иранские мобеды еще в VI веке. Христиане же, кроме молитв и псалмов, никогда ничего на память не учили. Каноном мог быть только писаный текст, и попытка изменить либо исправить в нем хоть букву вызывала расколы и кровопролитие. Веками в славянском мире шла борьба за власть между князем и жрецами. Кем должен быть князь (царь) — волхвом или воином? Какое сословие должно стать первым — жрецы или воины? Подробнее об этом будет сказано ниже, а пока что лишь отметим, что «Голубиную книгу» сочиняли явно волхвы. Для них идеален не царь-воин (Колаксай-Даждьбог), а царь-волхв.
Что же это за пара — Давид и Волот? Люди они или боги? И почему небесная книга излагается именно в диалоге между ними? Оказывается, излагать священное знание о начале и устройстве мира в форме диалога, цепи загадок и отгадок — древняя индоевропейская традиция. Она известна индийским брахманам (брахмодья — «рассуждение о Брахмане»), иранской Авесте, «Старшей Эдде», кельтским друидам. Отголосками ее являются и греческий миф об Эдипе и Сфинксе, и «трудные загадки» русских сказок, и философские диалоги эллинов, и космогонические апокрифы-диалоги. Но исконный индоевропейский диалог загадок — это не застольная беседа-симпозиум и не церковный катехизис. Это — состязание в мудрости, порой смертельно опасное. Ибо состязаться приходится богу или человеку с представителем древнейшей, часто грозной и злой силы. Так состязается иранский мудрец Иовиигга Фриана со злым колдуном Ахтьей, Один — с великаном Вафтрудниром, Тор — с карликом Альвисом-Всезнайкой, Эдип — со льводевой Сфинкс (Сфингой). Проигравший платит жизнью, и гибель Сфинги или Альвиса знаменует закат древнейших богов, не способных более состязаться в знании с новыми богами и людьми.
Волот Волотович — один из древних великанов, волотов-велетов. «Володимером» он зовется не просто по созвучию с именем крестителя Руси. Он — представитель, возможно, последний, могучей расы, когда-то владевшей миром. Были некогда, раньше богов и людей, великаны (титаны, гиганты, ётуны, турсы, вайюги и т. д.), и больше их нет — вот главное, что говорят о великанах славянские, греческие, германские, кавказские и многие другие мифы. С ними связывали кости мамонтов, каменные топоры, древние курганы. Отношение к великанам у славян, как и у других народов, двойственное. В них видели предков нынешних людей. Верили, что предки наши были великанами, а потомки станут карликами. В Беларуси курганы называли волотовками, «Волотовы могилы» известны и на севере России. Под самым Новгородом находился курганный могильник Волотово поле. Самая большая насыпь принадлежала князю-старейшине Гостомыслу, деду и предшественнику Рюрика. В Померании онемеченные потомки поморян приписывали славянские курганы великанам. Белорусские волоты-асилки — могучие богатыри, защитники людей.
Было и целое славянское племя, носившее три гордых имени: вильцы («волки»), лютичи («сыны льва») и велеты («великаны»). Обитало оно во II в. в устье Вислы, позже — к западу от Нижней Одры. Почитали велеты воинственного Радигоста Сварожича (Даждьбога). Славянских великанов уважали даже германцы. «Сага о Тидреке Бернском» описывает тяжелые войны готов и гуннов с вилькинами-велетами. Князья последних нередко изображаются великанами. Датский историк Саксон Грамматик, пересказывавший по-латыни саги, часто называет великанов «рутенами» (русинами). Во французском эпосе фигурирует великан Фьерабрас («железная рука») Русский. Это — князь велетов Драговит, воевавший с Карлом Великим. У германцев слово «русины» явно ассоциировалось с немецким Riesen — «великаны».
С другой же стороны, великаны — существа агрессивные, порой враждебные. Асилки, например, могли и церковь вместе с людьми утопить. Великанами представлялись славянам и угнетавшие их в VI–IX вв. кочевники-авары (обры). «Были обры телом велики и умом горды, и Бог истребил их, не остался жив ни один обрин», — гласит «Повесть временных лет». Все же славянские волоты далеко не столь злобны и опасны, как германские тролли и ётуны, французские огры или кавказские вайюги.
Волот Волотович вовсе не зол. И не туп, как иные фольклорные исполины. Если он задает космогонические вопросы, то не потому, что не знает ответа (ему ли, из рода ровесников мира, не знать!), а потому, что хочет испытать мудрость своего собеседника. Кто же этот собеседник, царь Давид Евсеевич?
Библейский Давид, сын Елисея — царь, пастух, победитель великана Голиафа, гусляр, поэт, пророк-шаман, скачущий перед ковчегом Завета. Сложенную им Псалтирь на Руси именовали «Глубиной». Ему хорошо соответствует славянский Волос-Велес, само имя которого ассоциируется с волотами-велетами и волхвами. Он — покровитель поэтов и певцов, притом певцов-волхвов. Велесовым внуком величает вещего Бояна «Слово о полку Игореве». Волос, кроме того, бог скотоводства («скотий бог»), земледелия (последний сноп — «Волосу на бородку»), торговли («скот» означало также «деньги»). Он еще и лунный бог: в чешских поверьях на луне сидит царь Давид и играет на гуслях. Ему соответствуют индийский Варуна, германский Один-Вотан, греческий Гермес, римский Меркурий. Истоки же этого образа бога-шамана, хозяина зверей — в палеолите. Тогда на стене пещеры Трех Братьев был изображен пляшущий колдун в волчьей шкуре, с оленьими рогами. Во второй половине XII в. русские мастера, современники автора «Слова о Полку Игореве» и Авраамия Смоленского, высекли на стенах церкви Покрова на Нерли и Дмитриевского собора во Владимире грандиозные картины, построенные по древней схеме «мирового дерева». В роли дерева здесь высокие узкие окна храма. По их обеим сторонам стоят всевозможные животные, реальные и фантастические. Тут же и растения, и люди-богатыри. Взоры их всех устремлены ввысь. Ученые толковали это как прославление тварью Творца. Но наверху, над окном, восседает на троне не ветхозаветный демиург Саваоф, а святой гусляр Давид.
Еще одно воплощение Велеса — былинный Садко, купец и чудесный гусляр. Его игра перед морским царем может вызвать или укротить бурю. Путешествие удалого новгородца на дно морское — типичный шаманский полет в нижний мир. Там он находит себе и супругу — морскую царевну, нимфу реки. Напоминает эту былину самарская легенда об Иване Курчавом. Этот отчаянный парень-музыкант ушел на дно Волги за своей возлюбленной Мариной, утонувшей и ставшей русалкой. И водяной пообещал их отпустить на землю.
Есть и другие мнения по поводу языческого прототипа Давида Евсеевича. М. Л. Серяков видит в нем Сварога (Козьму-Демьяна) — бога неба, первочеловека, первого кузнеца и пахаря. Основанием служит то, что в былине «Вавила и скоморохи» герою помогают обыграть на гуслях злого царя Собаку святые Козьма и Демьян. Но имя Вавилы опять-таки напоминает Велеса! Известный же своей буйной фантазией А. И. Асов увидел в Давиде Дмитриевского собора Даждьбога, ухитрившись прочитать надпись «Дав(ид)ъ» как «Да(ж)б(ог)ъ». Впрочем, на троне Дмитриевского гусляра есть солнечный знак — косой крест. Вполне возможно, что и Сварог, и Даждьбог не были чужды поэзии и музыке. Покровительствовал же этим искусствам греческий Аполлон. Но богом-волхвом, шаманом богов, богом певцов и поэтов у славян был в первую очередь Велес.
Итак, Волос против Волота, древний, но все же человекоподобный бог против великана. Здесь «Стих о Голубиной книге» более всего напоминает «Речи Вафтруднира» из «Старшей Эдды» и 17 руну «Калевалы». Один, бог-шаман, ведет космогонический диалог с великаном Вафтрудниром. Сначала отвечает бог, затем ётун. Ставка — жизнь. Проиграл великан, не сумев ответить на очередной вопрос бога. Карело-финский Вяйнямёйнен, певец-шаман и языческий бог, забирается во чрево умершего великана-колдуна Виппунена и, устроив там кузницу, заставляет древнего чародея поделиться с ним космогоническими и магическими знаниями. В стихе все гораздо более мирно. Волот всего лишь удостоверяется в непревзойденной мудрости Давида. И после этого видит сон[4]: в его саду выросло золотое (сахарное) дерево, и села на него птица (кречет) с колокольчиком. Сон истолковал Давид: дерево — будущая дочь Волота Соломонида, кречет — будущий сын Давида, премудрый Соломон. И решили цари-мудрецы поженить своих еще не рожденных детей. Древний бог помирился и породнился с новым.
4 Сон этот есть не во всех записях стиха, но присутствует в его письменном пересказе — «Беседе Иерусалимской».
Какие же тайны, открытые лишь Волоту и Волосу, хранит небесная книга? И почему она зовется «глубинной» или «голубиной» (а также «лебединой», «сорочиной»)?
Высота ли, высота поднебесная
Глубота, глубота, окиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омуты днепровские.
Этим зачином былины о Соловье Будимировиче открывается сборник Кирши Данилова — первое собрание русских былин. «Зачинается свет от небесной высоты, от земной широты, от морской глубины»; «растури се по земальске ширине, морске дубине, небеске висине», — гласят русские и сербские заговоры. «Что высота небесная, широта земная, глубина морская? Иоанн рече: Отец, Сын и Святой Дух», — сказано в апокрифической «Беседе трех святителей». Таким образом, высота — это верхний мир, широта — земной, глубина — нижний. Следовательно, «глубинная» мудрость — та, что добывается в нижнем, подземно-подводном мире. И вовсе не от Сатаны-Чернобога. «Всезнающий» черт, по народным представлениям славян, может научить лишь черному колдовству, лиходейству да иным грешным делам. Заключивший с ним договор сам себя приравнивает к нечисти. Другое дело — Велес. По мнению ученых, он мог быть связан и с подземным, загробным миром. На это указывают и родственные индоевропейские слова: (Валгалла — буквально, «зал мертвых», литовское Weles — «духи умерших»), и курганы-волотовки, и связь Волоса с урожаем. А был еще и морской царь, общаться с коим славяне-язычники за грех не считали.
Как же так: книга небесная, а мудрость в ней глубинная? Для язычника здесь противоречия нет. Что верхний мир, что нижний — все равно иной, потусторонний. Есть в нем и мудрость, и опасность, и не всякому дано туда попасть или хотя бы постичь ту мудрость. Варуна, индийский сородич Велеса, связан и с небом, и с морем. Солнце, по индоевропейским представлениям, днем движется по небу, а ночью — по нижнему миру. Вот почему сказочный Зоревик (Даждьбог) добывает яйцо-царство и царевну то в подземном мире, то на высокой горе. Вершина мировой горы (Олимпа, Меру) — и есть верхний мир. О «глубине премудрости» писали и вполне православные древнерусские авторы, например Кирилл Туровский.
А откуда у небесной книги «птичьи» названия? Птица — непременный атрибут шаманства. На птице, в виде птицы или с помощью птичьих крыльев летает шаман в иной мир. Есть у него духи-помощники, в том числе и птицеобразные. Среди них выделяется дух женского пола — главная помощница, она же тайная супруга шамана. Не чужды эти представления и христианам. Святой Дух, приводящий апостолов в состояние шаманского исступления («говорения на иных языках»), воплощается в виде огня или голубя. Голубь же — священная птица месопотамской Иштар, нисходившей в нижний мир.
Со Святым Духом и связывает апокриф «глубину морскую». А маковку Дмитриевского собора увенчивал медный голубь. «Вавила-скоморох, голубиный бог» (тот же Велес) в былине насылает стаю голубей, поклевавших горох у невежливого крестьянина. Мужик еще легко отделался: княгиня Ольга сожгла, якобы с помощью голубей, столицу древлян Искоростень. Ведь у индийцев и русских голубь — еще и воплощение смерти. А лебедь — та птица, на которой летает по небу или плавает в подземном мире индоевропейский бог Солнца. Его образ хранят и бронзовые модели колесниц, запряженных птицами, и русские ковши в виде лебедей, и эллинские мифы о лебединой колеснице Аполлона. А в Индии на лебеде летает Брахма — творец мира и бог мудрецов.
В славянских и немецких сказках часто встречаются чудо-девы, обращающиеся в лебедей, уток, голубок, стоит им надеть пернатую сорочку. Счастье и удачу приносит мужу такая дева, но одно неосторожное слово — и улетает она навсегда. Это — те же помощницы-супруги шаманов. Сродни им и вилы-русалки, представлявшиеся в виде птиц с женскими головами или крылатых дев. (Имя вил, опять-таки, связано с Велесом, а становятся ими девушки, умершие до свадьбы или утонувшие.) Наконец, шаманской птицей могла быть у славян и сорока, считающаяся разносчицей новостей.
Первая группа вопросов, заданных Болотом, касается происхождения главных элементов мира: белого света, солнца, месяца, звезд, утренней и вечерней зари, ночей, росы, ветров, грома, дождя. Ответы Давида никак не согласуются с Книгой Бытия, где Бог творит мир из ничего одним своим словом. Здесь же Бог, названный Саваофом и Христом, Царем Небесным, создает мир из частей своего тела[5]:
свет — от духа (лица, очей, сердца, суда);
солнце — от лица (груди);
месяц — от груди (лица, затылка, очей);
звезды — от риз (очей, речей);
зори — от очей (риз, солнца);
ночи — от дум (волос, сапог);
роса — от слез;
ветры — от духа (дыхания, кровей);
громы — от речей (глаголов);
дождь — от слез (мыслей).
От создания мира стих переходит к созданию человека. Здесь миф как бы «переворачивается»:
кости человека пошли от камня;
тело — от земли;
кровь — от моря;
мысли — от облаков;
разум — от самого Христа.
Нетрудно догадаться, что в изначальном мифе камни происходили от костей Бога, земля — от плоти, море — от крови, облака — от мыслей.
Именно эта часть стиха находит себе широкие индоевропейские параллели и восходит, несомненно, к общеиндоевропейскому мифу. Этот миф о создании мира из частей тела бога или гиганта сохранили источники, разбросанные по странам и векам: индийские — Ригведа (X, 90), Брихадараньяка-Упанишада (1,1,1; I, 2, 3), Чхандогья-Упанишада (И, 7,1; II, 17,1)[6]; иранские — Бундахишн, Затспрам[7], Ривайят; германские — «Старшая Эдда»; средневековые западноевропейские — песнь немецкого схоласта Эззо (X в.), англосаксонские «Обряды Дунелмской церкви» (X в.), «Эмское право» (XIV–XV вв.), «Луцидарий» и «Сакрамент» Гонория Отенского (XI в.), «Пантеон» Готфрида фон Витербо (XII в.), французская рукопись XV в. из Парижской королевской библиотеки; греческие — орфический гимн Зевсу[8]; славянские — «Беседа трех святителей», «Вопрос, от скольких частей был создан Адам». Отразился данный миф и в манихейской книге «Кефалайя». Мани, месопотамский пророк III в., попытался объединить в своем учении христианство, зороастризм и буддизм, индоевропейскую и семитическую традиции.
Древняя форма мифа сохранилась в Ригведе и «Старшей Эдде». Боги приносят в жертву великана-первочеловека (Пурушу, Имира) и из его тела создают мир. Б. А. Рыбаков проследил этот миф в трипольской культуре IV–III тыс. до н. э. На сосуде из Петрен изображен гигант. Голова его достигает неба вровень с солнцем, ноги по колена скрыты в земле, туловище же выше пояса как бы составлено из двух торсов с двумя парами рук. Согласно Ригведе,
Огромно его величие, но еще огромнее сам Пуруша.
Четвертая часть его — все сущее (на земле)
Три части — бессмертие в небе,
На три части вознесся Пуруша в вышину,
Четвертая часть его осталась (в земле).
В более поздних Ведах семь мудрецов-риши создают из семи Пуруш одного, «в то, что выше пупа, превратили они двоих». Пурушу отождествляли с Митрой-Солнцем, греки же представляли четвероруким Аполлона.
Сохранились, однако, еще более древние индийские версии, в которых космогонической жертвой служит не человек, а животное — конь (Брихадараньяка-Упанишада) или козел (Атхарваведа). Иранскую версию реконструировал археолог Ю. А. Раппопорт по изображениям на глиняной фляге из дворца-мавзолея Кой-Крылган-Кала в Хорезме и серебряной чаше, найденной в Бартыме, в Пермском крае. В начале мира была огромная водоплавающая птица (утка, гусь или лебедь). Она породила иную птицу — хищную, солнечно-огненную. Точнее, птице-зверя — грифона, льва-орла. Огненная птица растерзала водную и из ее тела создала мир. Зороастрийские книги этого мифа не сохранили, но они говорят о двух чудесных птицах: хищная Саена связана с небесным, духовным миром, водоплавающая Каршипта — с земным, материальным. (Саена — тот же Сенмурв, крылатый пес, древнерусский Симаргл.)
5
Указываются основные ответы, а в скобках — менее распространенные варианты.
6
Упанишады — священные книги, предназначенные для странствующих аскетов-брахманов. Сложены в VIII–VI вв. до н. э. и позже, вплоть до начала новой эры.
7
Сочинение Затспрама, зороастрийского богослова IX в.
8
Орфические гимны, созданные в Греции в VI–V вв. до н. э., приписывались мифическому Орфею — фракийскому певцу-шаману.
Вот откуда столь популярные в скифо-сибирском зверином стиле сцены терзания. Грифоны, львы, барсы терзают коней, козлов, быков, оленей, орлы — козлов или лебедей…[9] Те же самые пары борющихся животных хорошо известны в искусстве Месопотамии, ахеменидского и сасанидского Ирана и Древней Греции. Ни христианство, ни ислам не смогли искоренить древних образов. В XII–XIII вв. все те же сцены борьбы зверей изображались на белокаменных рельефах владимирских соборов, на вратах собора Рождества Богородицы в Суздале, в росписях Палатинской капеллы во дворце норманнских королей в Палермо, на иранских и среднеазиатских серебряных сосудах. А это и было время «Слова о полку Игореве» и «Младшей Эдды», время Авраамия Смоленского и «Голубиной книги». Инквизиторы, сжигавшие волхвов, оказались бессильны перед поэтами и мастерами, вроде бы вполне благочестивыми.
В иранском мифе Ахриман убивает первочеловека Гайомарда и первого быка, но Ормазд создает из тела Гайомарда металлы, а из тела быка — растения. Так не владыка ли Тьмы в облике льва убивал быка-первозверя? Но на митраистских рельефах быка убивает Митра. Солнечному богу помогает лев, а из хвоста быка вырастают колосья. Кто бы ни убивал и ни растерзывал изначального зверя (быка, коня, козла) или птицу (гуся), это — благое терзание, создающее мир, превращающее смерть в жизнь. А в мифах о Пуруше или Имире первозвери всего лишь принимают человекоподобный облик (великан и боги), терзание же превращается в жертвоприношение.
Древние индоевропейцы, создавшие миф о сотворении мира из тела великана, были земледельцами и скотоводами энеолита. Они возделывали землю мотыгами и примитивными сохами, стерегли свои стада верхом на конях, с каменными топорами и медными кинжалами. Миф же о растерзании первозверя, быть может, сложили еще охотники палеолита в своих пещерах. Не зря ведь митраисты оформляли свои храмы в виде пещер, а мир представляли в виде пещеры, созданной Митрой.
В Упанишадах, зороастрийских источниках и орфическом гимне Зевсу жертвоприношения великана уже нет. Мир создается, как и в «Голубиной книге» и «Беседе трех святителей», из частей тела самого творца и владыки Вселенной — Брахмы, Ормазда, Зевса. Этот вариант мифа явно более поздний, но тоже общеиндоевропейский. Наконец, в славянском апокрифе о создании Адама и у католических авторов X–XV вв. миф «переворачивается»: не мир создается из тела первочеловека, но части тела Адама создаются из частей мира. Из древнего мифа развилось и популярное в поздней античности и средневековье учение о соответствии макрокосма-Вселенной и микрокосма-человека. В Индии теории макрокосма и микрокосма соответствовало учение о тождестве Брахмана (Абсолюта, божественной сущности мира) и Атмана (Человека, сущности человеческой души). Гностики, сочетавшие платоновский идеализм с иранской и библейской мифологией, создали образ Антропоса (Человека) — идеального небесного прототипа человека и всего мира. Вникая во все эти эти утонченные идеалистические учения, трудно представить, что в истоках их лежит жуткий, но величественный первобытный миф о схватке двух первозверей или о человеческом жертвоприношении.
Данный миф известен не только индоевропейцам. Иудейские мудрецы развивали под влиянием гностиков учение об Адаме Кадмоне, соответствующем Антропосу. Четверорукий гигант, подобный трипольскому, изображен на сосуде IV тыс. до и. э. из Юго-Западного Ирана. В то время там обитали предки эламитов, родственные дравидам — создателям доарийской цивилизации долины Инда. В Китае же известен миф о первочеловеке-великане Паньгу. Он разделил небо и землю, а из частей его тела возник весь мир. В энеолите существовала общность раннеземледельческих культур «расписной керамики», простиравшаяся от Балкан до Китая. Триполье — всего лишь одна из этих культур. Разделенные порой тысячами километров пути по степям и пустыням, они составляли, однако, пояс, по которому, словно ток в проводнике, быстро распространялись элементы культуры. И не столь важно, кто тогда, шесть тысячелетий назад, первым создал миф о космическом гиганте — индоевропейцы или другие ранние земледельцы. Главное то, что эта космогоническая идея древних мудрецов-волхвов стала достоянием человечества, а не исчезла вместе с породившим ее племенем.
Варианты мифа (они приведены в конце этой книги) при всем их разнообразии настолько сходны, что можно восстановить изначальный вариант. Он был примерно таков: из тела великана (бога) происходит земля; из крови — вода (море); из волос — растения; из костей — камни (горы); из глаз — солнце (и другие светила); из дыхания — ветер; из мыслей — облака (луна, океан); из речей — гром; из головы — небо. Мир, таким образом, создавался не из бездыханного и безмолвного трупа первочеловека-первобога, но из его живого организма. Более того, первобог (Брахма, Зевс, Род) продолжает не только жить, но и управлять порожденной из него Вселенной. Это учение хорошо иллюстрирует известный Збручский идол X в., одновременно представляющий четырехликого, в княжеской шапке, Рода-Святовита — и весь мир, четырехсторонний и трехъярусный. Из этого первобытного мифа вырастут позднее пантеистические учения, отождествляющие Бога с природой (Спиноза, Сковорода).
Индоевропейские мудрецы энеолита мыслили и общество (по-славянски мир) не иначе как устроенным по образу и подобию мира-макрокосма. В «Стихе о Голубиной книге» к вопросам о создании мира примыкают вопросы о происхождении сословий. Они, оказывается, тоже произошли от частей тела, только не Бога, а первочеловека Адама: цари и царицы — от его головы, князья и бояре — от туловища («мощей»), крестьяне и женщины — от колен. И эта схема — опять-таки индоевропейская, причем очень древняя. Согласно той же Ригведе, от уст Пуруши произошли брахманы (жрецы), от рук — кшатрии (знатные воины), от бедер — вайшьи (общинники — крестьяне, ремесленники и торговцы), от бедер — шудры (слуги — рабы и полурабы). То же утверждают «Законы Ману», созданные будто бы первочеловеком Ману, сыном солнечного бога Вивасвата. Только первочеловеку Пуруше в них соответствует первобог Брахма. Этот миф сохранился только у индийцев и славян. Влияние первых на вторых в принципе не исключено (как уже сказано, славяне в IX в. бывали не только в Иране, но и в Индии). Но само представление о трех сословиях — общеиндоевропейское. Это блестяще доказал в своих многочисленных трудах один из крупнейших индоевропеистов XX в. Ж. Дюмезиль.
Древние индоевропейцы выделяли три социальные функции и соответственно три сословия. Жрецы (мудрецы) должны были заниматься интеллектуальным трудом, воины — воинским, общинники — производительным. К первой функции относились магия, ритуалы, поэзия, хранение знаний — словом, все то, чем занимались славянские волхвы, индийские брахманы, иранские мобеды, кельтские друиды, а также управленческий труд (суд, хранение и толкование законов). К третьей же — земледелие, скотоводство, ремесло, торговля — в общем все обеспечивавшее материальное благополучие общества. Во Франции трехсословная система дожила как юридическая реальность до 1789 г. А в это же самое время украинский философ Григорий Сковорода писал о трех «сродностях» — к «богословию», «воинству» и «хлебопашеству». Одним из учителей украинского мудреца здесь был Платон, в чьей утопии граждане делятся на правителей-мудрецов, воинов и работников.
В славянском апокрифе о царе Соломоне идеальное общество представлено в виде золотого дерева. Его самоцветные листья — князья и бояре, месяц на нем — царь, пшеница у подножия — воины, рожь — крестьяне.
Общество древних индоевропейцев было не феодальным или рабовладельческим, а варварским. Каждый должен заниматься своим делом, права же на безделье и тунеядство не имеет никто — ни богатый, ни бедный. Такова была суть трехсословной системы. Выросла она из системы трех возрастных классов — юношей, зрелых мужей и старцев. Поначалу каждый человек в молодости был воином, в зрелые годы — производителем, а в старости — мудрецом. Позже общество стало достаточно богатым, чтобы содержать профессиональных мудрецов и воинов. Личное богатство или бедность при этом не имели значения. Считалось, что быть бедным воином или мудрецом почетнее, чем богатым общинником. И что стремиться к богатству пристало лишь общиннику, а мудрецу вообще лучше всего быть неимущим. Вот почему в Индии так почитали отшельников и странствующих аскетов, в Элладе — киников, на Руси — калик перехожих.
9
Подробнее о значении сцен борьбы животных см.: Дудко Д. М. Свет из иранского мира // Заратустра. Учение огня. Гаты и молитвы. М., 2002. С.440–454.
Древнеиндоевропейские мудрецы — это шаманы и старейшины-жрецы. Воины — военные вожди и дружинники. Производители — остальные общинники. Были тогда, вероятно, и рабы, но они стояли вне трех сословий. Относились к рабам патриархально — как к детям, неполноправным членам семьи (у славян «отроками» называли и детей, и рабов). Так смотрели на них, в частности, гомеровские греки и ранние римляне. Это потом классическая античность «открыла», что рабы — не люди, а говорящие орудия. И только нищие мудрецы-киники смели утверждать обратное. Арийцы, покорив Индию, зачислили все коренное население в шудры и тщетно пытались воспрепятствовать смешению их с тремя высшими кастами и этих каст между собой. В Иране же выделили в четвертое сословие ремесленников. Примечательно, что в стихе от коленей первочеловека происходят не только крестьяне, но и «женский пол». Женщина здесь принижена в патриархальном духе, но по крайней мере приравнена к общинникам, а не к рабам.
Цари изначально принадлежали к первому сословию. Образец такого царя-жреца, законодателя, мудреца и шамана, общающегося с нимфой (чем не Садко?) — римский Нума Помпилий. Но дальнейшая история уже разделившихся индоевропейцев была наполнена борьбой жрецов и воинов за царскую власть. Эта борьба воспета в сказаниях о Геракле и Еврисфее, Рустаме и Кей-Каусе, Илье Муромце и Владимире. Кто был прав: расчетливый, но трусливый и неблагодарный царь-старейшина или храбрый, но буйный и непослушный воитель? Победа осталась за воинами. В частности, скифский Колаксай и славянский Зоревик — воины. Античная демократия превратила жрецов и даже самого царя (басилевса, рекса) в выборных чиновников. У германцев жреческое сословие вообще исчезло.
На Руси же борьба шла до самого ее крещения и даже после него. Волхвы старались подчинить себе князей. Князья же — присвоить функции жрецов и славу колдунов-волхвов. Ибн Русте, арабский историк X в., писал, что у русов «знахари» (волхвы) «господствуют над их царем, подобно хозяевам», и могут принести в жертву любое животное или человека. Этот араб, современник Олега, словно знал предание (явно волхвами и сложенное) об этом вещем князе, поплатившемся жизнью за недоверие к волхвам и их предсказаниям. Былинный Волх (Вольга) Всеславич, князь-чародей, вождь дружины оборотней, соединил в себе черты Вещего Олега и Всеслава Полоцкого, уже в XI в. имевшего прочную славу колдуна и оборотня. Черниговские князья X в. были погребены в Черной могиле с принадлежностями жрецов — священными рогами и жертвенными ножами. Чехи и поляки называют священника «князем» (knez, ksiqdz).
В том же X в. у восточных славян существовало своеобразное двоевластие (отчасти заимствованное у хазар): мирный «священный царь» и его заместитель-воевода. Первый правил номинально, второй — реально. За бездеятельного Игоря правил сначала Олег, затем Свенельд, отчасти сохранявший свое положение и при Ольге, Святославе, Ярополке. Ибн Фадлан, писавший в 922 г., будто царь русов (Игорь) никогда не сходит с престола и только предается пирам и удовольствиям, конечно, преувеличивал. Но вот былинный Владимир (в отличие от исторического — энергичного воина) занят только устройством пиров, а Русь защищают богатыри.
Не последней причиной крещения Руси и других славянских стран было стремление князей избавиться от опеки волхвов. Для северо-западных славян это обернулось насильственным онемечиванием. Недалеко от них ушли чехи и поляки. Болгары и сербы надолго попали под византийское иго. На Руси князья не без труда сумели подчинить себе епископов. Но еще Ивану Грозному пришлось выдержать тяжелую борьбу с митрополитом Филиппом Колычевым, «тишайшему» же Алексею Михайловичу — с патриархом Никоном. Завершил тысячелетний спор Петр I, показавший церковникам кортик со словами: «Вот вам булатный патриарх!» Опричный «монастырь» Грозного, «всешутейший и всепьянейший собор» Петра были не просто лихими забавами вольнодумцев, но своеобразно выраженной (не без расчета на популярность в народе, не любившем попов) претензией на сакральную власть. Тот же Грозный не чуждался и языческих аграрных обрядов: пахал, сеял и ходил по полю в саване на ходулях.
«Голубиную книгу», как уже сказано, слагали волхвы, а перерабатывал священник-двоеверец. В начале стиха к небесной книге сходятся все сословия: цари, князья, бояре, попы и крестьяне. Но в его древнейшей мифологической части место первого сословия, происходящего от головы первочеловека, занимают не попы и не волхвы, а цари с царицами. В былинах при дворе Владимира фигурируют князья, бояре, богатыри и волхвы:
Ай же вы мои, да князи-бояра,
Сильни русские могучие богатыря,
Еще вси волхи бы, все волшебники!
Так что о волхвах как сословии на Руси не забывали. Тем временем у полабских славян, покоренных немцами, исчезли и жрецы, и князья. В договоре 1181 г. между маркграфами Оттоном Мейсенским и Дитрихом Лужицким славянское общество делится на жупанов, кметей (воинов, рыцарей) и смердов. Жупан — глава общины (жупы), старейшина, позднее — средний феодал (барон). То есть в сознании славян, как и других индоевропейцев, общество «достраивалось» до трехсословного, ибо считалось, что только такое устройство, соответствующее устройству мира-вселенной, гарантирует миру-обществу процветание.
Царем в Древней Руси называли либо могущественного иноземного государя (императора Рима или Византии, хана Золотой Орды), либо великого князя Киевского, (например, Ярослава Мудрого в надписи на стене Софийского собора). Стих, как и былина, вопреки феодальной реальности, где князь, в том числе и великий, был прежде всего воином, рисует идеальную картину: священный царь (великий князь) только правит, обороняют же державу знатные воины (князья, бояре, богатыри). Русские волхвы и их преемники-сказители сохранили идеал индоевропейских жрецов: править должны мудрые. А не сильные или богатые.
Трехсословная система, разумеется, освящала привилегии господствующих классов. Но она же заставляла их помнить о своих обязанностях перед обществом, не давала превратиться в законченных паразитов. В Афинах, на родине демократии, за праздность наказывали. До «свободы» не трудиться додумалось только Новое время (если не считать Спарту и поздний Рим, где свободные презирали труд). И когда Петр III вполне в духе этого времени даровал дворянству «вольность», т. е. право вовсе не служить, то тем самым превратил бар в глазах крестьян в тунеядцев, которых следует истребить или изгнать. По иронии судьбы, поднял народ против «освободившихся» дворян казак Пугачев под именем… Петра III. И даже отмена крепостного права не уменьшила ненависть простых людей к помещикам и заводчикам: ведь те были «свободны» даже не управлять своими поместьями и заводами, а прожигать жизнь в Петербурге и Париже. Так разрыв с тысячелетними традициями ударил по тем, кто мнил их «устаревшими» и «стеснительными» для себя.
От происхождения мира «Голубиная книга» переходит к его устройству. В каждом классе явлений природы (живой и неживой) и общества выделяется самый главный и священный предмет — «мать» (не обязательно женского рода), гораздо реже «отец». Только главный царь назван «над царями царь». При этом всякий раз поясняется, почему именно этот предмет — главный. Итак,
главный царь — «белый», русский;
мать землям — Свято-Русь;
мать морям — Окиян (океан);
мать озерам — Ильмень;
мать рекам — Иордан;
мать рыбам — кит;
мать городам — Иерусалим;
мать церквям — церковь Богоматери (Гроба Господня) в Иерусалиме;
мать книгам — Псалтирь;
мать птицам — Стрефил;
мать зверям — Индрик;
мать горам — Фагор (Фавор);
мать камням — Алатырь (Латырь);
мать деревьям — кипарис;
мать травам — плакун.
Сам термин «мать» говорит о некоем порождающем начале, первопредке, идеальном прообразе. Все в каждом классе рождается или создается по образу и подобию «матери». При этом ничего не говорится о творце-мужчине. Сама логика этого термина — древняя, матриархальная и совершенно не библейская. Глубина же его — общеиндоевропейская. Слово «мать» и родственные ему означают у славян, индийцев, иранцев, балтов, германцев, в латыни также «начало», «источник», «основа». В частности, «матица» — главная балка дома; у поморов «матица» — киль судна, «матка» — компас. Представление о «матерях» заставляет вспомнить трипольские женские фигурки, кельтских богинь-«матерей», индийских деви.
Но «матери» «Голубиной книги», видимо, имеют также иранский исток. Они явно сродни иранским «рату». Этим словом в зороастрийских книгах называется самый главный, священный, первосозданный предмет в каждом классе предметов (или существ). Означает оно «глава», «судья», а также «измеряющее начало» (часть суток и олицетворяющее ее божество). Оно родственно важнейшему иранскому термину «арта» (индийский «рита»). Арта-Рита — космический закон, природный и моральный, связанный с небесными светилами и их ходом. Термин этот родствен славянским «рота» («клятва»), «ряд» («договор»), греческим «ретра» («договор, оракул»), «арета» («добродетель») и др.[10] Рату богов — Ормазд, людей — Заратуштра, гор — Хугар (Хукарья), птиц — Сенмурв (Саена), рыб — Кар и т. д.
Список рату приведен не где-нибудь, а в иранской «глубинной книге» — Бундахишне (текст см. в конце данной книги). Список этот, однако, мало похож на список «матерей» русского стиха. Но все же похож. Сходна отчасти структура (рату птиц, рыб, рек, гор, растений, морей-озер). Сенмурв напоминает Стрефила, Кар — кита, имя мировой горы Хугар — Фагор (Хвангур). Главное же — сама идея серии главных предметов, рату-«матерей», свойственна, видимо, лишь славянам и иранцам. Как и идея космогонической книги, где этот список изложен. При этом речь идет только об иранцах южных, цивилизованных. У северных иранцев — скифов, сарматов, осетин не было не только священных книг, но и преданий о них. Потому есть основания предполагать знакомство славянских волхвов с Бундахишном. Вспомним: Давид не читает «Голубиную книгу», а пересказывает ее «по памяти, как по грамоте». Возможно, волхвы имели дело не с писаным текстом или переводом иранской книги, а с ее устным пересказом. Но в любом случае они сумели оценить значение письменного слова. «Стих о Голубиной книге» пронизан каким-то варварским благоговением перед Книгой — предметом непонятным, загадочным, но священным и исполненным священного знания. Сами-то южные иранцы не считали Бундахишн или даже Авесту упавшими с неба. Славяне же использовали давний скифский миф о Колаксаевом золоте, заменив в нем небесные золотые дары небесной книгой.
Кто же они, славянские рату, «матери» и «отцы» всего сущего?
Над царями царь — русский царь. Он — «белый царь», царь православный, стоящий за «дом Пресвятыя Богородицы» (то ли киевская Десятинная церковь, то ли Успенский собор Московского Кремля). «Царем Небесным» в стихе именуется Христос. «Царем над всеми царями» величает его «Беседа трех святителей». Однако же главным царем оказывается не он, не библейский Давид или Соломон, не византийский император, а верховный правитель Руси-России. Термин «царь» («цесарь»), происходящий от имени Юлия Цезаря, возник у славян под греко-римским влиянием. Он применялся и к древнерусским князьям — киевским, владимирским, волынским, смоленским, затем к московским (начиная с Дмитрия Донского), а с 1547 г. стал официальным титулом государя Московского и всея Руси.
Но славянское представление о святости царской (княжеской) власти восходит к общеиндоевропейской эпохе. Об этом говорит неофициальный титул «белый царь», впервые засвидетельствованный С. Герберштейном в отношении Василия III. Однако уже арабские источники IX–X вв. передают титул царя славян как «свиет-малик» — «свет-царь» или «свят-царь». Белый цвет у славян и других индоевропейцев — символ света, добра, святости, чистоты, свободы. «Белый свет» — чистый земной мир (в отличие от нечистого иного), «белая слобода» — поселение, свободное от податей. У древних же индоевропейцев белый цвет символизировал мудрецов (царей-жрецов), красный — воинов, черный (или синий) — производителей. Изначальным царским цветом был, таким образом, белый. Волхвы, создавшие «Голубиную книгу», и здесь хранили верность древним жреческим представлениям. Тем самым они негласно полемизировали с другим — иранским, скифским представлением о солнечном царе-воине. Последний взгляд был перенят славянами еще в скифскую эпоху. Об этом говорят сколотский миф, сказка «Три царства», а также величание русских князей и царей «солнцем», «красным солнышком», «солнцем праведным». Отметим также, что титул «над царями царь» в точности соответствует иранскому титулу «царь царей» («шахиншах»).
За преданность царям и веру в царей русский народ хвалили монархисты и ругали революционеры. Ей удивлялись иноземцы (смотрите хотя бы роман Ж. Верна «Царский гонец»). Между тем вера эта отнюдь не была холопской уверенностью в том, что царь всегда прав. Да, власть царя (князя) считалась священной и богоданной. Ее вручали боги, как небесное золото — Колаксаю. Но сам царь богом вовсе не считался — лишь подобием бога (Рода-Белбога, Даждьбога), царем милостью божией. А данное богами можно было и утратить. «Белым царем», «солнцем» мог быть лишь царь законный и праведный. Незаконного же и неправедного следовало свергнуть и убить. Показательна судьба Лжедмитрия, которого москвичи сначала приветствовали как «солнышко праведное», а потом убили и сожгли. Последний русский царь сделал буквально все, чтобы соответствовать народному представлению о царе неправедном. Кровавого воскресенья и распутинщины хватило, чтобы убить в народе веру в монархию. Но… не в царей. Потому что на генсеков и президентов в нашей стране смотрели и продолжают смотреть, как прежде на царей.
Стих приписывает русскому «белому царю» власть «надо всей землей, над вселенною», придавая ему черты владыки мира, подобного Белбогу. Представлять своего царя повелителем мира в Иране и вообще на Востоке — давняя традиция. Это опять-таки не грубая лесть, а мифологема. Царство уподоблялось вселенной, власть царя — власти космического бога, а посягательство на нее было равнозначно разрушению мира. Этот миф давал царю огромный авторитет, но и предъявлял к нему немалые требования. Ведь государю надлежало уподобляться Белбогу мудростью и справедливостью, следовать космическому закону. Иначе — какой же он царь?
Стих особо подчеркивает православие русского царя. За преданность православию русский народ опять-таки и хвалили, и ругали. Да, за веру православную, за «русского Бога» русские люди в бою стояли насмерть, а в плену предпочитали мученическую смерть вероотступничеству. И делали это люди, чью веру справедливо называли «двоеверием», хотя сами-то они себя считали православными христианами. Таков был автор «Слова о полку Игореве», ругавший половцев «погаными» и воспевавший Даждьбога, Стрибога и все природные стихии. «Стоять за православие» для русских означало защищать Отечество от захватчиков-иноверцев: половцев-язычников, турок-мусульман, тевтонцев-католиков, шведов-лютеран. Точно так же вели себя, например, болгары, пять веков отказывавшиеся сменить православие на ислам и при этом чествовавшие «краля Перуна», Додолу (супругу Громовника), а также справлявшие русальские игры, участники которых носили на одежде кресты, но не смели во все время игр ни креститься, ни молиться по-христиански.
Русским, как и большинству славян, всегда был чужд «крестоносный дух», стремление насильно обратить других в свою веру. Принудительным крещением инородцев занимались лишь церковники. А русские и украинские казаки, веками воюя с татарами, и не думали силой крестить их. Тевтонские «божии рыцари» быстро стали не только для православных русских, но даже для католиков-поляков злейшими врагами. С языческими же обычаями самих славян боролось тоже преимущественно духовенство. И то не всегда. Отец открывателя «Велесовой книги» Ю. П. Миролюбова, сельский священник, уважал народные языческие обряды и даже сам исполнял их. За это церковное начальство его преследовало, а крестьяне горячо одобряли батюшку, готового «пострадать за мир». А в одном селе Крестецкого уезда Новгородской губернии местные батюшки регулярно служили по настоянию крестьян молебны перед…. древними каменными идолами. И было это кумирослужение пресечено лишь незадолго до 1914 г.
вернуться
10
Подробнее см. книгу М. Л. Серякова «Вселенский закон. Незримая ось мироздания» (М.: Яуза — Эксмо, 2005).
Мать всем землям — Святорусская (Светлорусская) земля, потому что она христианская. Это, казалось бы, вполне в духе концепции «Москва — третий Рим», сложившейся в XV в., когда пала Византия, а Русское государство стало крупнейшей державой Европы и главным оплотом православия. Но представление об особой святости/светлости Русской земли — гораздо более древнее, дохристианское. «Слово о полку Игореве» называет русский народ Даждьбожиим внуком — потомками Солнца. Оно же противопоставляет Русскую землю и половецкую орду как свет и тьму: «На реке на Каяле тьма свет покрыла — по Русской земле простерлись половцы». А «Слово о погибели Русской земли», сложенное во времена Батыева нашествия, прямо перекликается с данной частью «Стиха о Голубиной книге»:
«О светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами Божиими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»
В сложенной донскими казаками в XVII в. «Повести об Азовском сидении» говорится, что Русское государство «сияет… подобно солнцу».
В XIV–XV вв. Белой Русью нередко называлась Великая, Московская Русь, а Черной Русью — Русь Западная, литовско-польская. Позднее это название закрепилось за нынешней Белоруссией. При этом Черной Русью называлась Западная Белоруссия (Гродненщина). Белая Русь, таким образом, — восточная, солнечная земля.
В иранском мире Хорезмом — «Солнечной землей» — звалась страна в низовьях Амударьи. Под именем «Арьянем ваеджо» («арийский простор») она упомянута в Авесте первой среди благословенных стран, созданных Ахурамаздой (Ормаздом). Через эту землю началось расселение ариев из степей в Среднюю Азию, Иран, Индию. Отсюда, вероятно, происходил Заратуштра. Здесь же находился самый главный из зороастрийских священных огней — Атур-Фарнбаг, «огонь жрецов». (Атур-Гушнасп, «огонь воинов» и Атур-Бурзен-Михр, «огонь земледельцев», находились соответственно в Азербайджане и Хорасане).
А что означает само имя Руси? В древнерусских летописях Русью в узком смысле слова называли Среднее Приднепровье. Ехать, например, из Галича в Киев означало «ехать в Русь». Именно здесь, на берегах Роси и Тясмина, поселилось в I в. н. э. сарматское племя, ветвь племени роксоланов — «светлых, сияющих ариев» (от иранского rux: rox — «свет, сияние»). Ославянившиеся вскоре россы дали свое имя восточным славянам. Итак, «Русь» — «Светлая, [Солнечная] земля».
Но «светлая», «солнечная», «святая», «белая» значит «праведная». А праведности нужно достигать всю жизнь. Это гораздо труднее, чем родиться белым, немцем или евреем и весь век чваниться принадлежностью к «высшей расе» или «избранной нации».
Мать всем морям — Окиян-море, окружающее («окинувшее») мир. В нем находится «пуп морской». Из этого же моря на востоке встает церковь св. Климента, Папы Римского. Из нее выходит Царица Небесная. Представление о море (реке) Океан, обтекающем весь мир — античное, восходящее к Гомеру и Гесиоду. В иранской мифологической космографии такую же роль играет море Воурукаша (первоначально так назывался Каспий). Представление о море, окружающем мир, было и у древних индийцев (Молочный океан), и у скандинавов. Материк, омываемый океаном — это и есть средний мир, мир людей (Ойкумена греков, Мидгард германцев, Хванирата иранцев, индийская Джамбудвипа). Все, что на другом его берегу, — это уже иной мир, земли, населенные сверхъестественными существами и духами предков. «Пуп морской» — центр мира (сродни греческому Омфалу — «пупу Вселенной»). Таковым в русских заговорах считается остров Буян с Алатырь-камнем. В одной из записей стиха церковь Климента прямо заменена Алатырем.
Таинственная церковь, встающая на востоке, подобно солнцу, из моря, напоминает легендарный град Китеж, якобы ушедший на дно озера Светлояр перед татарским нашествием. Китежане наделены особым благочестием и святостью. Попасть к ним может только очень праведный человек. Словом, это блаженная солнечная страна наподобие Шамбалы, Беловодии, Гипербореи. В русских заговорах на острове Буяне стоит «церковь Папы Римского», где сидит святая девица, зашивающая раны. Церковь может заменяться камнем, а девица — Богородицей. Эта хозяйка священного острова, очевидно, Лада-Солнце или Заря.
Какое же отношение имеет к чудесному морскому храму Папа Римский Климент, сосланный в Херсонес и утопленный там в 101 или 103 г.? По преданию Папа-мученик был погребен на островке, затопляемом морем. Ежегодно 25 ноября море расступалось и показывалась беломраморная гробница святого. В 860 г. мощи Климента обнаружил и вывез св. Кирилл-Константин, позднее доставивший их в Рим. Часть мощей (голову), оставшуюся в Херсонесе, князь Владимир, взявший город в 987 г., забрал в Киев и поместил в храме Богородицы Десятинной, посвященном также и Клименту. Церковь Климента была и в Новгороде на Бояновой (Буяновой) улице, чье название связано с мифологическим островом Буяном. Лишь в конце XI в. святой Папа был вытеснен в качестве покровителя Руси Андреем Первозванным.
Легенда об острове Климента явно сродни скифо-греческому мифу об Ахилле, «владыке Скифии», пребывающем на Белом острове вместе со своими соратниками по Троянской войне. Эллинский герой в роли хозяина блаженного солнечного острова сменил скифского Колаксая, чтобы затем уступить место христианскому святому. Остров Климента, правда, не отождествлялся прямо с Белым островом — нынешним Змеиным возле устья Дуная. Но существовал ли вообще у Херсонеса таинственный остров с гробницей? Сейчас, по крайней мере, там никаких островов нет. Мифологические острова, горы и т. д. вообще имеют свойство «материализоваться», отождествляясь с реальными географическими объектами. В данном случае за полупризрачным черноморским островом с храмом-гробницей святого явно проглядывает остров из славянского мифа, «материализовавшийся», как мы вскоре увидим, еще и на Балтике.
Мать всем озерам. — Ильмень-озеро. Это, оказывается, не новгородский Ильмень. И не «Ильмень, который в Царе-граде» (Мраморное море). А озеро, из которого вытекает Иордан, т. е. Тивериадское (Генисаретское) озеро-«море» Евангелий. В «Беседе Иерусалимской» (прозаическом пересказе стиха). Ильмень находится под Киевом, и впадает в него 300 рек. Такого озера там, конечно, нет и не было (если не иметь в виду Киевское водохранилище). Ильмень-озеро на Днепре есть, но гораздо ниже, в начале порогов. Есть также река Ильменау в земле полабских славян. В южнорусских диалектах «ильмень» означает озеро или разлив реки. Такие «странствия» Ильменя от Полабья и Новгородчины до Палестины заставляют предполагать и здесь мифологический объект.
Действительно, в апокрифе «О море Тивериадском» именуется «Тивериадским» изначальное море, по которому плавают, сотворяя мир, Бог и Сатана (Белбог и Чернобог) в облике двух гоголей. Новгородское же Ильмень-озеро считалось у славян священным. Его хозяином был древний бог-чудовище — змей, отождествленный позднее с Перуном и князем-чародеем Волховом, сыном Славена. Там, где из Ильменя вытекал Волхов, стояло святилище Перуна — Перынь. Еще в начале XX в. корабельщики, проплывая здесь, бросали жертвы в воды неспокойного озера. В былине о Садко буря, приведшая героя к морскому царю, разыгрывается, собственно, не на море, а на Ильмене. Морской царь, в таком случае, — антропоморфное воплощение того же древнего змея. В новгородский Ильмень, действительно, впадает немало рек. Их воплощали русалки — дочери морского владыки, на одной из которых и женится Садко. Название Ильменя выводят из финского «Ильмаярви» (эстонское Ильмъярв) либо из греческого «лимен» («озеро, залив»). Для славян, пришедших на берега Волхова с юга, греческое слово наложилось на финское.
Так что же такое Ильмень «Голубиной книги»? Это не столько реальное, сколько мифологическое озеро, священное озеро-море. Прародина славян лежала в стороне от морей — на востоке Польши и северо-западе Украины. Поэтому море представлялось славянам чем-то вроде большого озера, а его владыка — наподобие водяного, окруженного русалками и склонного к буйному веселью, опасному для людей.
Мать всем рекам — Иордан, поскольку в нем крестился (купался) «истинный Христос». Имя библейской реки дано в женском роде — «Иордань». Русская же пословица гласит: «Волга всем рекам мати». Волгу-матушку и Ильмень считали сестрой и братом. Очевидно, Волга, крупнейшая река Восточной Европы, и была заменена в стихе Иорданом. Река эта считалась священной и у древних индоиранцев-ариев, чья прародина лежала в восточноевропейских степях, по соседству с праславянами. (Заметим, что ариями сами себя называли только индоиранские народы; именовать «арийцами» древних индоевропейцев, тем более германцев или праславян, в современной науке не принято.) В Ригведе Волга именуется «Раса», в Авесте — «Рангха», у античных географов — «Ра», «Рас», иногда «Рос», мордвины же зовут ее «Рав», «Равась». Возможно, в ее честь сарматы-росы назвали Росью реку в Среднем Приднепровье. Притоки же ее зовутся Россава и Раставица. Скифы считали своей прародительницей змееногую богиню, дочь Аракса (Волги)[11]. Не родственно ли этим гидронимам имя росов? В таком случае арии понимали Волгу как «светлую, солнечную реку», реку россов. Заметим, что древняя Ра-река, средневековый Итиль — не совсем то же, что нынешняя Волга. Верхним течением Ра-Итиля считались река Белая (Агидель — «Белая Итиль») и Нижняя Кама. То есть, опять-таки, великая русская река представлялась рекой «белой», «светлой», священной.
А кто такой «истинный Христос», купающийся в матери всех рек? Русский заговор гласит: «Стану я, раб Божий… поклонюсь и помолюсь истинному Христу, белому царю, Егорию Храброму, схожу солнышку: Истинный Христос, белый царь, Егорий Храбрый, дайте мне зайцев белых, ярых Божиих зверей… Как истинный Христос сотворил небо и землю и у себя — тако бы и мой промысел зайцев сдерживал, прочь не пускал. И как наш белый царь всю Россию держит, так бы мой промысел зайцев держал, прочь не отпускал». Здесь под именем Христа скрываются целых три языческих бога: творец мира Белбог-Род, Солнце-Царь Даждьбог и белый солнечный всадник Ярила. Значит, Ра-река, Волга-матушка — река светлая, солнечная, святая. Река русская. Потому она и мать всем рекам.
Мать всем рыбам — Кит. На трех (или семи, или трех больших и тридцати малых) китах лежит земля. Если они зашевелятся — настанет конец света. Об этих китах говорят и прозаические русские легенды. Верили, что кит один и взмахи его хвоста вызывают землетрясения. Или же китов было четверо, но один умер, что привело к Всемирному потопу; когда же умрут остальные — мир погибнет. Или было семь китов, но четыре из-за грехов людских ушли в глубь моря; на время уходили и остальные три, что и вызвало потоп. С китами славяне столкнулись лишь в древнерусское время, выйдя к берегам полярных морей. Но гораздо раньше они могли познакомиться (в устной или письменной передаче) с морской легендой о ките-острове, бытовавшей в Европе по крайней мере с начала новой эры и отраженной у Псевдо-Каллисфена, в Физиологе и Талмуде[12]. И «Александрия», и «Физиолог» изобиловали баснословными мотивами, сродни охотничьим рассказам либо купеческим и моряцким байкам о далеких странах. Но в основе этих «басен» зачастую лежали древние мифы. В данном случае речь шла о том, как моряки высадились на некоем острове, развели там огонь, построили хижину. И вдруг остров… ушел на дно, оказавшись спиной исполинского кита.
Миф о ките или китах, держащих на себе всю землю, конечно же, гораздо древнее этой «басни». Он сродни индийскому мифу о трех слонах-атлантах, стоящих на черепахе. Истоки же его таятся в глубинах каменного века. Еще в мезолите возник миф о гигантском ящере — хозяине нижнего, подземно-подводного мира. Перед посвящением во взрослые охотники юношей испытывали, разыгрывая поглощение их этим чудовищем с последующим оживлением. Отсюда и библейская легенда о пророке Ионе, проглоченном и выплюнутом китом. Евангелие уподобляло Ионе Христа, восставшего из могилы (Мф. 12:13–40). В Библии речь, собственно, идет о гигантской рыбе (названной «китом» славянскими переводчиками). Ей подобна рыба Кар (Кара) — рату (покровитель) всех рыб по Бундахишну. Эта рыба охраняет от чудовищ остров, на котором растет Хом (Хаома) — древо жизни. В манихейской притче она проглатывает царевича. О другом хозяине нижнего мира — слоне-рыбе, как и о китах-атлантах славянских апокрифов, будет сказано ниже. Предание о четырех эсхатологических китах напоминает также общеиндоевропейский миф (известный индийцам, грекам и кельтам) о четырех веках, оканчивающихся гибелью мира.
Мать всем городам — Иерусалим. Он — центр, пуп земли. Таковым его считала средневековая христианская космография, следуя в этом иудейской традиции. Представление же о центре мира свойственно всем мифологиям. Таким центром может считаться в принципе любое святилище или же место совершения обряда. Или же самый почитаемый храм, самый священный город данного народа или страны. В этом смысле советский поэт, сказавший «Начинается земля, как известно, от Кремля», вполне следовал древним жрецам-мудрецам.
Понятие «пуп земли» возвращает нас к мифу о мировом гиганте, тем более что понятие это — общеиндоевропейское. Выражение «пуп земли» встречается уже в Ригведе. Эллины почитали «пупом земли» (Омфалом) священный камень в Дельфах. В санскрите родственны слова nabhi («пуп») и nabha («небо»), в немецком Nabel («пуп») и Nebel («туман», «нибелунги» — подземные карлики). «Пуп земной», таким образом, место, где проходит мировая ось, соединяющая все три мира.
«Матерью-городом», «метрополией» эллины называли город, основывавший колонии. Последние политически обычно не подчинялись метрополии, но хранили с ней тесные связи. Понятие о «матери-городе» было известно и славянам. «Матерью городов русских», по летописному преданию, нарек Киев в 882 г. вещий Олег, сделав его столицей Северной и Южной Руси. Даже в конце XII — начале XIII вв., после распада Киевской Руси, князья ожесточенно боролись за этот город, обладание которым давало определенный авторитет его владетелю. Западные же источники называют «матерью и главой всех городов поморских» Щецин — столицу Поморья, где славянская династия правила до 1648 г.
И Киев, и Щецин были центрами не только политическими, но и сакральными. Щецин был известен своими четырьмя храмами. Главный из них, посвященный Триглаву, был покрыт резьбой, столь искусной, что изображенные существа, по словам современников, казались живыми и дышащими. Это заставляет вспомнить изобилующие языческими мотивами белокаменные рельефы владимирских соборов. В отличие от деревянных щецинских святынь, они дошли до наших дней. Киевское капище Рода, раскопанное в 1912 г. В. Хвойкой, возникло, видимо, одновременно с самим городом Кия. В Киеве же в X в. находились святилища Перуна и Велеса, а в 980 г. будущий креститель Руси воздвиг здесь святилище пяти богов во главе с Перуном. Именно Киев был до самого конца XIII в. резиденцией митрополита всея Руси, и здесь же были возведены ее крупнейшие храмы — церковь Богоматери Десятинной и Софийский собор. На фресках последнего изображено немало языческих сюжетов. Только здесь осторожный художник-двоеверец расписал ими лестницы, ведущие на второй этаж. Полтора века спустя его собратья по духу вынесут подобные же образы на всеобщее обозрение, покрыв ими внешние стены соборов. По крайней мере некоторые из киевских церквей находились на месте древних капищ. Так, Десятинная церковь стояла между капищем Рода и святилищем Владимира. Церковь Власия на Подоле сменила капище Велеса, а соседняя с ней церковь носила чисто языческое название «Турова божница». Не случайно Киев, даже опустошенный татарами и утративший политическую роль, оставался центром притяжения для русских и украинских паломников. Верили, что тому, кто двадцать раз побывает на Пасху в Киеве, простятся все грехи. Легче было разрушить мать-город, чем лишить его ореола святости, коренившегося в языческих временах.
11
Геродот называет Араксом, кроме Волги (IV, 11), Амударью (I, 201–211) и закавказский Аракс (IV, 40).
12
Под именем Каллисфена, ученика Аристотеля и спутника Александра Македонского, александрийские книжники сочинили «Александрию» — весьма, популярный в древности и средневековье роман о приключениях великого завоевателя. В той же среде возник «Физиолог» — не менее популярная зоологическая энциклопедия. Талмуд — многотомный комментарий к Библии, созданный еврейскими раввинами.
Мать всем церквам — соборная церковь в Иерусалиме. Если верить стиху, посвящена она Богородице и в ней находится гроб Господень… висящий в воздухе. В Иерусалиме действительно была церковь св. Марии, по преданию — первая здесь, возведенная еще апостолами на месте дома, где происходила Тайная Вечеря. Находилась она на Сионе, недалеко от Соломонова храма, на руинах которого возведена мечеть. Гроб Господень же, т. е. пустая могила Христа, находится совсем в другом месте, в церкви Воскресения Господня на Голгофе. Возле нее, по свидетельству древнерусских паломников, и находился «пуп земной». Легенда же о гробе Христа «на воздусе» явно скопирована с другой легенды, известной еще в Древней Руси — о висящем в воздухе гробе Мухаммеда. Более того, некоторые варианты стиха утверждают, что в воздухе висит… сама церковь. Или же что в ней лежат… мощи Христа.
Такое попрание важнейшего христианского догмата о телесном воскресении Иисуса трудно объяснить наивностью или невежеством авторов стиха. Калики перехожие если сами не бывали в Иерусалиме, то общались с бывавшими там.
Именно туда ходили в 1163 г. из Новгорода былинные сорок калик. Почему же в этой среде столь вольно обращались со сведениями о главных христианских святынях? Авторы «Хождений», например знаток и противник славянского язычества Даниил Паломник, таких «вольностей» себе не позволяли. Не скрыта ли в стихе насмешка над почитателями чужого распятого бога? А в языческой «Голубиной книге» речь шла, вероятно, совсем о другой святыне — храме Святовита в Арконе на Руяне. Но об этом будет сказано ниже, в связи с Алатырь-камнем.
Мать всем книгам — Псалтирь. В стихе она иногда описывается так же, как сама «Голубиная книга»: гигантский том (40x20x10 сажен), из которого сам Христос прочитал всего три листа за три года. «Глубиной» нередко называли Псалтирь русские книжники. О причинах сближения библейского царя-шамана с Велесом, а книги его песен — с языческой небесной книгой уже говорилось. Не приходится сомневаться, что первоначально матерью-книгой считалась именно «Голубиная книга». Автором же ее почитали отнюдь не Христа, не способного даже постичь небесную мудрость, а языческого Даждьбога.
Мать всем птицам — Стрефил (Стратим, Страхвиль, Страхвар, Аштраха, Финикс, Драгун, Тварун, Голубь, Грипон, Нагай, Жар, Хваравон [фараон] и др.). Живет она посреди моря, никогда не выходя на сушу, и даже яйца откладывает в море. Перед рассветом она встрепетывается, и тогда по всему миру поют петухи. Одни варианты стиха утверждают, что она совершенно безвредна. Другие — что от трепетания этой гигантской птицы тонут купеческие корабли. Иногда говорится, что трепетание это возвестит конец мира. Подчеркивается святость птицы: она верует во Христа, молится за синее море.
На первый взгляд, истоки этого образа — чисто книжные, из «Физиолога». Стрефил — это страус (греческое «струфос», «струфокамелос», буквально «воробей-верблюд»). А птица, якобы живущая только в море и откладывающая туда яйца, в «Физиологе» именуется «алкион», собственно «зимородок». В основе «басни» о ней — миф об Алкионе, дочери бога ветров Эола. Она бросилась в море вслед за утонувшим мужем, и оба они превратились в зимородков. Птицы эти вовсе не морские, но когда они выводят птенцов, море затихает на две недели. Русские книжники превратили слова «Алкион есть» в «Алконост» и нарекли Алконостом одну из двух птицецедев-сирен, другой оставив имя «Сирин». Парные сирины (славянские вилы-русалки) изображались еще на древнерусских женских украшениях.
Но что общего между страусом, зимородком и петухом и причем тут море? В небольшом древнерусском апокрифе говорится о гигантском «куре» (петухе). Голова его — до неба, море ему — по колена. На восходе солнца море волнуется, он кукарекает, и следом поют петухи по всему миру. У славян, иранцев, германцев петух — одна из самых священных птиц, птица Солнца. Ее пение разгоняет всю нечисть. «Куром морским» в Древней Руси именовался также павлин.
Есть в индоевропейской мифологии и гигантская солнечная птица. У индийцев бог солнца Вишну летает на исполинской птице Гаруде. Столь же огромен иранский Симург (Саена, Сенмурв). Это — хищные птицы, огромные орлы. Стрефил-птица в стихе иногда зовется Грипон или Нагай (древнерусское «ног»), т. е. грифон. На грифонах, мифических орлах-львах, летал скифский бог солнца Гойтосир, иранский Митра, греческий Аполлон Гиперборейский. Этому богу уподоблялся Александр Македонский, по преданию летавший в корзине, запряженной орлами или грифонами. Царь, летящий на грифонах, изображался в X–XIII вв. на болгарских и древнерусских диадемах, на стене Дмитриевского собора. За ним, очевидно, скрывался языческий Даждьбог, Солнце-Царь. У белорусов есть легенда об огромном лебеде Стратиме, погибшем при всемирном потопе. Вспомним о тех лебедях, на которых, согласно индоевропейскому мифу, солнце плывет ночью по нижнему миру.
По Бундахишну, первым из птиц создан Сенмурв, но для высшего, духовного мира. А в земном мире рату всех птиц — Каршипт. Тот самый космогонический гусь-лебедь, о котором уже говорилось. Его, впрочем, Бундахишн отождествляет с ястребом: древний миф о схватке двух мировых птиц стал забываться, а его герои — сливаться в один образ. Сенмурв, подобно рыбе Кар, охраняет древо жизни. В славянской мифологии он принял образ Симаргла — симпатичного крылатого пса, оберегающего растения и плодородную почву.
Орел, грифон, петух, павлин, лебедь, страус — многочисленны обличья огромной солнечной птицы. Не случайна ее связь с морем, то есть нижним, подземно-подводным миром, из которого солнце каждое утро выходит в земной мир. Птица эта бережет мир. Она же и возвестит его конец.
Мать всем зверям — Индрик (Индра, Белояндрих, Единорог и др.). Живет он в подземном мире, в недрах Святой горы (Фавор-горы). Ходит по этому миру, словно Солнце по небу, пробивает пути водным потокам, выпускает их наружу реками и озерами, спасая земной мир от засухи. Если же разыграется — земля трясется. Индрик — повелитель зверей, и иногда его заменяет Лев. Он никого не обижает, молится за Святую гору. Словом, Индрик в подземном мире играет ту же роль, что Стрефил — в водном.
Проще всего и здесь свести все дело к «Физиологу», а само слово «Индрик» считать искаженным «единорог». Баснословный единорог — конь с прямым рогом во лбу — создан воображением греческих книжников, слышавших об индийском носороге, но никогда его не видевших. Александрийские же переводчики Библии на греческий отождествили его с реемом — диким быком. Рогом единорога в средние века считали бивень нарвала — родича кита и моржа. А в славянском «Физиологе» Индроп (Еньдроп и т. п.) — морской конь (гиппокамп), полуконь-полурыба. Он повелевает рыбами, но сам подчиняется их царю — рыбе «златозарной» (золотая рыбка наших сказок). Есть еще в «Физиологе» «енудр» (в славянском переводе — «индрия», «индрик») — египетский ихневмон, грызун, будто бы способный, попав в желудок крокодилу, загрызть его изнутри насмерть.
Заметим, что под греческим именем «гиппопотам» («речной конь») или библейским «бегемот» всем нам знакомо животное, сравнение которого с конем может сейчас вызвать только смех. Такова сила мифологии: самого уродливого и неуклюжего зверя миф может сделать красивым и стройным. Разве святой зверь может быть уродлив?
Под одним именем (или близкими именами) — целый зверинец: носорог, бегемот, конь, ихневмон. Только нет в этом греко-славянском книжном зверинце никого, похожего на Индрика из духовного стиха. А сам этот Индрик, в отличие от своих книжных тезок, не покоряется девам и не грызет крокодилов. Потому что Индрик славянский, языческий — не носорог и не египетская мышь, а… мамонт.
Обычно считается, что мамонты вымерли около 10 тыс. лет назад с окончанием последней ледниковой эпохи: не вынесли превращения приледниковых степей, сухих и холодных, в болотистые тундры, еще и человек «помог». Но, как установлено недавно, на острове Врангеля они обитали еще 3900 лет назад, хотя и сильно измельчали. А в одном из гротов Каменной могилы в Приазовье изображен зверь, о котором археологи издавна спорят: бык это или мамонт? По крайней мере, хоботов у быков, даже мифологических, не бывает. Но остальные петроглифы этого каменного холма-святилища относятся к бронзовому веку. А на древнеегипетской фреске в дар фараону ведут медведя и… странного рыжего слоника с сильно изогнутыми бивнями. Откуда их могли доставить вездесущие купцы? Вряд ли дальше, чем из Восточной Европы. Так что видеть живых мамонтов вполне могли еще древние индоевропейцы и индоиранцы. Или хотя бы слышать о них от своих северных соседей — финно-угров.
В мифологии народов Сибири и Крайнего Севера мамонт занимает почетное место. Ханты зовут его «весь», манси — «ма-хор» («земляной олень»), ненцы — «ен-хора» («земляной бык»), селкупы — «сурп-козар» («зверь-мамонт») или «кволи-козар» («рыба-мамонт»), кеты — «квот-тель» («мамонт-щука»). Только в сибирских мифах зверь этот мало похож на знакомого нам лохматого слона. Ведь их создатели если и видели живых мамонтов, то крайне редко. Чаще же имели дело с их замерзшими тушами. А еще чаще — с костями и бивнями. Люди, не сведущие в палеонтологии, плохо умеют реконструировать облик животного по костям. На Белгородщине в XVII в., например, кости мамонта приписали «волоту». Неграмотные же обитатели тайги и тундры рассуждали просто. Зверя никто не видел, но кости его находят в земле или воде (когда та размывает берега)? Значит, он там и живет. А похож, верно, на большую рыбу или мышь, только с «рогами»-бивнями.
В поверьях и народном искусстве сибирских народов мамонта так и изображают. То огромной щукой с рогами (часто оленьими или лосиными), то подземным существом. Он будто бы не выносит солнечного света и, выбравшись из-под земли на солнце, тут же погибает, потому-де его останки и торчат из обрывов. Мамонт прорывает подземные ходы, вызывая этим обвалы берегов и землетрясения. Или же сама земля лежит на спине мамонта, стоящего посреди изначального моря. На «чудских» шаманских образках из Приуралья ящер — хозяин нижнего мира — порой имеет изогнутые бивни. Сибирские шаманы тоже представляли мамонта хозяином нижнего мира и могучим духом-помощником. На спине духа-мамонта пробирается шаман через полный опасностей подземно-подводный мир. Лишь в немногих мифах проглядывают черты реального мамонта. У эвенков мамонт творит мир вместе со змеем Дябдаром. Гигантский зверь разгребает бивнями грязь изначальных болот, расшвыривает землю и камни, а змей прокладывает русла. Так и возникают горы, холмы, реки. Мамонт действительно разгребал бивнями снег, добираясь до травы.
Владык преисподней почитали, но боялись. В сказках и былинах восточных славян эти два владыки — мамонт и змей — совершенно слились в одно, притом злое, существо. Многоглавый змей имеет «хоботы», которыми хватает людей. Подстерегают же змея на «калиновом мосту». Но из кустов калины можно не мост построить, а прикрыть ими яму-ловушку.
В герое — третьем брате, побеждающем змеев на этом мосту, исследователи узнают все того же Даждьбога-Колаксая.
Но не эти мифы о борьбе молодых богов с древними зверобогами вдохновляли творцов «Голубиной книги». Индрик в ней — тот же подземный мамонт. Но он — существо доброе, святое, белое (Белояндрих), солнечное. И не боится он солнца, словно тролль или упырь. Ведь он сам — подземное, ночное солнце. Создавая этот величественный образ, волхвы явно не заглядывали ни в какой «Физиолог», ни даже в Бундахишн. Тем более их не вдохновляли христианские писания, отождествлявшие единорога с Христом и праведным христианином или, наоборот, с бесом и грешником. А Индрик славянского «Физиолога», в облике коня-рыбы повелевающий рыбами, напоминает сибирского мамонта-рыбу. Здесь, скорее, фольклор повлиял на книгу, а не наоборот.
И само имя Индрика-Индры — вовсе не искаженное «единорог». Ведь оно повторяет, часто буквально, имя Индры — арийского Перуна. Громовник и царь богов, он грозовой палицей убивает змея Вритру и тем освобождает загороженные им реки. Водные потоки разливаются по земле, спасая людей от засухи, а бог-змееборец прокладывает им пути, как мамонт Индрик под землей. В точности такой же змееборческий подвиг совершает Единорог (Индрик) в «Беседе Иерусалимской». Ездит Индра на белом коне (как Илья-громовник в русских поверьях) или на белом слоне Айравате. А индийские слоны, держащие на себе землю? Ведь это те же подземные мамонты!
Что же до «классического» единорога-коня, то и у него есть иранское соответствие — в том же Бундахишне. Это осел Хара — трехногий, с рогом во лбу. Он стоит посреди моря Воурукаша и очищает его воды. Первоначально он, видимо, имел облик коня. Ведь на восточноевропейской прародине ариев ослы не водятся.
Имя и отчасти образ Индры славяне, видимо, переняли от своих соседей-ариев (индоиранцев). Индийцы чтут Индру и поныне. В Иране же он после реформ Заратуштры «раздвоился» на злого дэва Индру и благого Веретрагну («убийцу Вритры»), могучего бога войны. Исследователи спорят, был ли Индра громовником или также солнечным богом. В «Голубиной книге» он, как видим, и солнце, и податель влаги. И при этом — в облике древнего зверобога, а не молодого бога-воителя, врага зверобогов.
Возможно, славяне помнили и о мамонте-слоне. По крайней мере, на рельефе Георгиевского собора в Юрьев-Польском изображен слон с древними знаками солнца — спиралями на теле.
Мать всем горам — Фавор (Харгор, Хвангур, Хварс и др.). На ней Христос преобразился перед двенадцатью апостолами и Иоанном Крестителем и с нее же вознесся на небо. Это, конечно, евангельская гора Фавор. Но ведь свидетелями Преображения были лишь трое апостолов! Иоанн Предтеча же к тому времени был казнен. А вознесся Иисус с Елеонской горы. В одном из вариантов стиха Фавор заменен Сионом, на котором-де жил или даже родился (!) Христос. Снова странные «вольности» по отношению к христианским святыням…
В мифах многих народов важное место занимает мировая гора, соединяющая, подобно мировому дереву, небесный мир с земным и находящаяся в центре мира. Она может быть чисто мифическим объектом, но может и отождествляться с реальной земной горой. Такую роль у эллинов играл Олимп, у кавказцев — Эльбрус (Ошхамахо). У индоиранцев, когда они, еще не разделившиеся, обитали на юге Восточной Европы, возник миф о Рифеях — высоких заснеженных горах, лежащих далеко на севере. Путь через них преграждают суровый северный ветер, одноглазые аримаспы, грифоны. А за горами, на берегу полярного моря или на острове среди него лежит блаженная страна — Гиперборея, или «Швета двипа» («Белый остров»). Горы эти тянутся с запада на восток, высочайшая же из них сияет, покрытая золотом.
Из реальных северных гор Рифеям соответствуют разве что низенькие Северные увалы, разделяющие бассейны Камы и Печоры, да отчасти Урал (хотя он тянется с севера на юг). Арии, населявшие широкие равнины, по которым текли с севера могучие реки (Волга-Ра, Дон, Днепр и др.), думали, что где-то на севере лежит широтный хребет, с которого все эти реки и стекают. От лесных соседей — финно-угров — арии кое-что слышали о Ледовитом океане и островах в нем. (Миф о затонувшем полярном континенте и арийской цивилизации на нем — это уже творение мистиков XIX в.). У индийцев северная золотая гора именуется Меру. На ней обитают боги, а на ее северном склоне либо на Белом острове в Молочном океане — блаженные мудрецы. Память о блаженной Гиперборее сохранили и скифы и передали ее эллинам. Южные же иранцы именовали Рифеи «Хара-Березаити», «Высокая Хара», а золотую гору — «Хукарья». Индийцы искали Меру в истоках Ганга, отождествляя ее с Гималаями. Иранцы же, веками ездившие в Приуралье менять серебряные сосуды на меха, полагали, что с Хукарьи стекает великая Рангха, Ра-река, священный поток богини Ардвисуры-Анахиты, носящей золотую бобровую шубу. Верховья Ра-реки, напомним, — это река Белая. А Хукарья, видимо, — богатая золотом гора Иремель в истоках Белой, одна из высочайших вершин Урала.
Во времена сложения Бундахишна Хукарья именовалась «Хугар», что очень напоминает Хвангур-Хваргор «Голубиной книги». Хара-Березаити (Харбурз, Альбурс) тогда уже представлялась хребтом, окружающим весь земной мир. Однако Альбурсом (Эльбурсом) называли также хребет на севере Ирана. А высочайшую вершину Кавказа — Эльбрусом. Так странствовала по карте Евразии мировая гора ариев. Вернемся теперь в Палестину, где центром мира полагали Сион, храмовую гору в Иерусалиме.
Те, кто христианизировал «Голубиную книгу», конечно, хорошо знали о Сионе. Почему же они предпочли ему гору Фавор, еще и слили ее с Елеонской горой? Только ли из-за сходства названий Хугара-Хукарьи и Фавора? Именно на Фаворе Иисус предстает в облике настоящего солнечного бога: его лицо сияет, как солнце, одежды становятся белоснежными и тоже сияют. Вознесение же воскресшего Христа на небо напоминает дневной путь Солнца, выходящего утром из подземного мира. А на Хукарье приносит жертвы Анахите Йима Сияющий — солнечный первоцарь, подобный Колаксаю и Даждьбогу. Вершина же ее достигает Гародмана — Дома Песнопений, небесного рая. Фавор, как и Хукарья, — не просто мировая гора, а гора солнечная, светлая. Христос с 12 апостолами на Хвангуре в стихе — это Солнце с 12 месяцами, а Иоанн Креститель — еще одно воплощение Солнца в его наибольшем могуществе (на день Рождества Иоанна Предтечи приходится Купала — главный солярный праздник славян).
Сказочный Зоревик (Даждьбог-Колаксай), чтобы добыть яйцо-царство, спускается в нижний мир или поднимается на Золотую (Стеклянную) гору. В одной русской сказке эта гора именуется Сиянской (как бы одновременно «сияющей» и Сионской). И обитает на ней старый богатырь Тарх Тарахович (Таргитай-Сварог, отец Колаксая-Даждьбога). Эта солнечная гора и скрывается в стихе за евангельским Фавором.
Заметим, что в недрах Святой (Сионской) горы обитает и Индрик-зверь.
Мать всем камням — белый камень Алатырь (Латырь). На нем отдыхал и беседовал с 12 апостолами Христос, на этом камне утвердил он веру христианскую, отсюда распустил книги по всей земле. Сторонники книжно-христианского происхождения стиха полагали, что «алатырь» — это алтарь. И именно алтарь уже упомянутой церкви Марии на Сионе, построенной на месте Тайной Вечери. В Новом Завете большую роль играет образ краеугольного камня, на котором строится церковь и с которым отождествляется сам Иисус[13]. Однако последний ни на каком камне с учениками не беседует, книг же и вовсе не пишет. И вообще христианский алтарь — не жертвенный или иной камень, а наиболее сакральная часть церкви, соответствующая целле античных храмов и «святая святых» Иерусалимского храма. «Не знать» такого мог разве что тот, кто никогда не бывал в христианской церкви.
Мы уже знаем, как относились к иерусалимским святыням создатели «Стиха о Голубиной книге». Поэтому обратимся к источнику еще более языческому — восточнославянским заговорам. Здесь Алатырь-камень — один из ключевых образов, притом меньше всего похожий на церковный алтарь. Находится он не в церкви и не в Иерусалиме, а на острове Буяне посреди моря-океана. На нем или рядом с ним растет мировое дерево, восседают Богородица, Илья и другие святые, девица-Заря, или же на камне стоит церковь, а в ней престол, на котором и сидят эти небожители. Здесь христианская церковь с престолом — явная надстройка над языческим священным камнем. Церковный престол (жертвенник) — вовсе не сиденье, а возвышение в алтаре, и лежит на нем Евангелие. Емельян Пугачев однажды уселся на это возвышение, заявив: «Давно я на престоле не сиживал!». И такое поведение «царя Петра Федоровича» вовсе не шокировало повстанцев. Престол — это престол, на нем место богам-святым или царю. Возле Алатыря, под ним или на нем находятся и вовсе языческие существа: птицы Сирин и Алконост, золотая щука, «матери» зверей, птиц, змей и т. д. И даже злые персонажи: Сатана, Соломея. Заметим, что почитание священных камней у славян дожило до нашего времени. Церковники то топили эти камни, то высекали на них кресты, но изжить древний культ не могли.
Словом, Алатырь — это священный центр мира, средоточение всего сверхъестественного, божественного и бесовского, источник магических сил. Постоянный эпитет и синоним Алатыря «бел-горюч камень», «кип-камень». То есть это камень светлый, огненный, кипящий, солнечный. Он описан и в псалмах русской народной секты духоборов: «Посереди земли возстают горы новые. На горах является море белое, посереди моря освещается бел камень самоцветный. Вокруг камня венец воссияет, яко солнце Господне… Из камня течет река огромная; вода белая, во всю вселенную…» В одном из вариантов стиха из-под Алатыря текут по всей земле реки, неся миру исцеление и пропитание. Согласно поверью, змеи, зимующие под землей, вместо питания лижут Алатырь. Такие волшебные камни, дающие сытость, по преданию, имели соратники Степана Разина (того самого, что принес персидскую княжну в жертву то ли Волге — матушке, то ли Яику-Горынычу).
Во всем этом нетрудно узнать уже знакомые нам арийские Святые места. Солнечная мировая гора, текущая с нее Белая река, Белый остров в Молочном океане, средоточие всего светлого, солнечного… Гора Иремель, Меру-Хукарья, исток Белой Ра-реки — вот где, видимо, находился изначально Алатырь, престол светлых богов. Но ведь там нет ни моря, ни острова? Мифологическое мышление способно отождествлять реальные вещи самым неожиданным образом. В данном случае оно слило Золотую гору с Белым островом. А есть ли земной адрес у этого острова? Белыми ныне зовутся два полярных острова. Один — у северного побережья Ямала. Другой — в архипелаге Шпицберген (Грумант), некогда освоенном русскими поморами. Есть на Севере и Белое море. На его берегах арии, скорее всего, никогда не бывали[14]. Славяне же достигли их вряд ли раньше IX в. Но, осваивая Север, они давали вновь открытым местам имена, взятые из древних мифов.
Славяне же «приземлили» Алатырь и в другом месте — на Балтийском море. Оно звалось на Руси Латырь-морем. Название же Алатыря происходит, по мнению многих исследователей, не от алтаря, а от греческого «электрон» — «янтарь». Этот камень действительно белый (точнее, бело-золотистый, желтый или красный) и горючий. Главное его месторождение находится в юго-восточном углу Балтики, у нынешнего Калининграда. Один из вариантов стиха говорит о корабельщиках, плывущих к Алатырю и собирающих его обломки. Эллины познакомились с янтарем в микенскую эпоху (II тыс. до н. э.). Уже тогда купцы проложили «Янтарный путь» от северного берега Адриатики до низовьев Вислы. Он шел по землям иллирийского народа венетов, родственного нынешним албанцам. Южные венеты дали свое имя Венеции. Северные же, населявшие Западную Польшу, слились со славянами. Видимо, поэтому западные и южные соседи славян — германцы, греки и римляне — называли их венетами, вендами, виндами. Эллины сложили миф о янтаре. В него будто бы превратились слезы дочерей Гелиоса-Солнца, оплакивавших смерть своего брата Фаэтона. Не справившись с отцовской колесницей, он упал в реку Эридан. Эллины отождествляли Эридан с По или Роной, хотя янтаря в этих реках нет. Подлинный Эридан, река Солнца, — очевидно, Висла или Неман.
По Янтарному пути приходили с микенских времен в храм Аполлона на Делосе священные дары, посланные, как считалось, любимыми Аполлоном гипербореями. Представления греков об этом блаженном солнечном народе были навеяны арийскими и скифскими мифами о Меру и Белом острове. Но дары-то, завернутые в пшеницу, присылал какой-то вполне реальный народ, притом обитавший не в Заполярье, где земледелия не знали, а, очевидно, в Прибалтике. Это были, как полагал Б. А. Рыбаков, славяне и балты, почитавшие богиню Ладу и отождествлявшие ее с Лето (Латоной), матерью Аполлона.
Именно в низовьях Вислы праславяне обрели выход к морю. Долгое время они боролись за него с германцами, но уже во II в. н. э. Птолемей именует Балтийское море Венедским заливом. А в VI в. весь южный берег Балтики от Вагрии (Восточной Голштинии) до устья Вислы был населен славянами. Прежде обитавшее тут германское племя ругов (выходцев из Ругиланда в Норвегии) частично ушло на юг, в Среднее Подунавье и Италию, частично же, быть может, ославянилось. По крайней мере западные источники часто называют ругами славянское племя руян, населявшее остров Руяну (Рюген), иногда же — восточнославянских русов.
Ученые более двух столетий спорят о варяжском племени русь, приведенном, согласно летописи, Рюриком и его братьями в землю словен ильменских. Было ли это племя скандинавским, славянским, балтским, сарматским или кельтским и существовало ли оно вообще? Археологически это переселение не прослежено. Но археологами точно установлено другое: по крайней мере часть предков словен ильменских пришла в VI–VII вв. из области балтийских славян. Лингвисты также прослеживают западнославянские элементы в новгородском диалекте. Следовательно, северо-восточное славянство было достаточно тесно связано с северо-западным, балтийским независимо от того, откуда пришел Рюрик и были ли руяне русами. Потому весьма правдоподобно выглядит гипотеза (популярная среди сторонников балтийско-славянского происхождения Руси) о том, что остров Буян — это Руяна.
Для славян-язычников Руяна с ее знаменитым храмом Святовита в Арконе была подлинной Меккой, тем же, чем Киев или Иерусалим для православных русских. Сюда съезжались паломники из всех славянских земель. И не только славянских. Датский король Свен Вилобородый подарил храму драгоценный кубок, хотя Дания незадолго до того была крещена. Огромный по тем временам деревянный храм с искусно вырезанной, деревянной же статуей четырехликого бога возвышался на мысу, защищенном с моря высокими меловыми обрывами, а с суши — мощным земляным валом. Гадания и праздничные обряды собирали сюда множество верующих. Другие славянские храмы подчинялись Арконе, образуя своего рода языческую «Церковь» во главе с верховным жрецом Святовита. (У балтов и славян-кривичей такую же роль играло святилище Перкунаса в Ромове и его главный жрец — криве кривейте, «судья судей»). В качестве оракула храм был не менее влиятелен, чем античные Дельфы. Охранял святыню «рыцарский орден» из трехсот всадников. Аркона оставалась оплотом славянского язычества до 1168 г., когда датские рыцари взяли ее штурмом, разрушили храм и сожгли статую. Роковую роль здесь сыграла все та же борьба за власть между князьями и жречеством: руянский князь Яромир не пришел на помощь осажденной святыне, а затем сам крестился. Его потомки быстро онемечились и онемечили собственный народ, наводнив Руяну немецкими колонистами. То же произошло с поморянами, бодричами и другими северо-западными славянами, даже сохранившими, подобно руянам, «родных» крещеных князей.
13
Мф. 21: 42–44; Деян. 4:, 11; 1 Пет. 2: 3–8; Еф. 2: 19–21. Образ взят из Псалтири (117: 22).
14
Модная ныне теория полярной прародины ариев совершенно не согласуется с данными археологии. Север Восточной Европы населяли в эпоху индоиранского единства (III–II тыс. до н. э.) не скотоводы и земледельцы бронзового века, какими были арии, а примитивные охотники и рыболовы. Знания же о полярных странах индоиранцы черпали у своих северных соседей — финно-угров. Это убедительно показали индолог Г. М. Бонгард-Левин и иранист Э. А. Грантовский в своей увлекательной книге «От Скифии до Индии».
Среди посетителей Арконского храма вполне могли быть и тайные язычники из Киевской Руси. Древнерусские проповедники и летописцы, правда, об этом молчат. Но ведь молчали они и о языческих священных городах на Збруче, продержавшихся на сотню лет дольше самой Арконы! А католических хронистов мало интересовали пришельцы из далекой полуязыческой Руси.
Святовит, верховный бог света, ездивший на белом коне, соответствовал Роду и Белбогу. Его священный остров с белыми скалистыми берегами, несомненно, был в глазах русичей настоящим Белым островом, обителью богов и мудрых жрецов. Впечатления от реальной Руяны сливались с памятью о черноморском Белом острове Ахилла-Колаксая и с еще более древним мифом о блаженном Белом острове на далеком Севере. Что эта древняя традиция на Руси не умирала, свидетельствует, во-первых, сообщение новгородского архиепископа Василия Калики (причастного, видимо, и к распространению «Голубиной книги») об отважных мореходах-новгородцах, достигших будто бы земного рая. Во-вторых, предания о блаженной и благочестивой стране Беловодии, которую русские староверы-«бегуны» искали на Алтае и в Центральной Азии, часто считая эту страну островом, скрытым, подобно Гиперборее и Швета-Двипе, за неприступными снежными горами.
На балтийский «адрес» Буяна и Алатыря указывает опять-таки связь последнего с янтарем. На самой Руяне янтаря мало, но привозного «белого горючего камня» в храмовой сокровищнице наверняка хватало. Греческое «электрон» имеет и другое значение: сплав золота с серебром. Из этого сплава, бело-золотистого, подобно янтарю, греческие мастера изготовляли для скифов священные сосуды. Белое и золотое означало для славян-язычников — светлое, солнечное, святое, праведное. Такое отношение к драгоценным металлам и камням бесконечно далеко от культа богатства, культа «презренного металла», «золотого тельца» и «желтого дьявола».
Мать всем деревьям — кипарис. Из него был сделан крест, на котором распяли Христа.
Как же сказано, крест в христианстве — воплощение мирового дерева, дерева жизни. В некоторых вариантах стиха с животворящим крестом отождествляется… сам Христос. Это вполне в духе мифологического мышления язычников. В русских вышивках, например, фигура богини легко заменяется деревом, комбинируется, сливается с ним. Две птицы могут восседать и на воздетых руках богини, и на ветвях дерева. То же самое наблюдается в гимнах Ригведы. Ведь Великая Богиня — это дриада Мирового Дерева, его душа. А мифы о превращении людей в деревья распространены повсеместно. В том числе и о кипарисе. Согласно «Метаморфозам» Овидия, юноша Кипарис, любимец Аполлона, случайно убил на охоте своего друга-оленя и от горя превратился в дерево. Безутешно горевал и Аполлон о нем самом. Потому в Греции кипарис был символом печали.
Надо сказать, что в самом христианстве культ креста утвердился довольно поздно, в V в., и не без сопротивления со стороны духовенства. Ведь крест, точнее столб с перекладиной, считался в Римской империи самым позорным орудием казни, как ныне виселица. И распятие Христа понималось как его предельное самоунижение. Недаром распинавшие Иисуса легионеры только и делали, что глумились над ним. Однако народная мифологическая логика победила богословскую. Ведь крест как геометрическая фигура издавна воплощал Мировое Дерево, четыре стороны света, а также солнце и огонь.
В Древней Руси были распространены изображения процветшего креста, из основания которого вырастают два побега. Это весьма напоминает изображения богини-змеедевы в греко-скифском искусстве и в тех же русских вышивках. Руки и змеевидные ноги богини легко перерастают в ветви или побеги. А древнерусские кресты-амулеты часто носят совершенно языческий характер. То они отмечены солярными знаками, то в качестве символа солнца входят в комбинации с символами луны (полумесяц) и 12 месяцев (кружки по кругу). Тщетно приказывал епископ Иоаким Корсунянин насильственно крещенным новгородцам носить нательные кресты в качестве «удостоверения» о принятии новой веры. Для язычника носить крест не значит опозорить себя отречением от веры предков, ведь это — лишь один из амулетов, призывающих помощь богов. Вспомним об отношении к кресту южнославянских русальцев.
У восточных славян в качестве Мирового Дерева чаще всего выступает (в заговорах, колядках и др.) дуб. Реже — береза, яблоня, явор или экзотический кипарис. Наделялся кипарис и магической силой. Гоголевский черт при виде кипарисового крестика приходит в ужас и во всем подчиняется кузнецу Вакуле. Примечательно, что создателей стиха не привлекли сказания об изготовлении животворящего креста из трех или четырех пород дерева. Волхвам, видимо, был ближе кипарис как солярный образ, связанный с Аполлоном. Отождествление же Христа с крестом могло быть и еще одной скрытой издевкой над христианами. Мол, наши боги для вас — идолы, деревяшки? А ваш бог — даже не идол, а две палки!
Мать всем травам — плакун. Она выросла из слез Богоматери, оплакивавшей Христа. Потому из нее (точнее, из ее корневища) вырезают нательные кресты. Она может даже плыть против течения.
Плакун-трава (богородицкая трава) у восточных славян — один из самых сильных оберегов, притом вполне языческих. Собирали ее в Купальскую ночь с особыми обрядами. Верили, что она изгоняет и подчиняет любую нечисть, исцеляет болезни, помогает находить клады. Иногда ее отождествляли с мифическим огненным цветком папоротника, тоже открывающим клады. В 1488 г. поп и дьякон, сторонники ереси «жидовствующих»[15], вручили одному крестьянину «крест телник дерево плакун, да на кресте том вырезан сором женской да мужской». Что это, циничное глумление еретиков (язычников?) над христианской святыней? Поклонение кресту отвергали еще в X в. болгарские еретики-богомилы. Только вот сам мужик «срамного» креста не выбросил, а к вручившим его имел лишь ту претензию, что амулет не помог ему от болезни.
В Индии линга-йони (сочетание мужского и женского половых органов) — один из самых распространенных религиозных символов, означающих Шиву и его супругу Деви. Русский же амулет, очевидно, символизировал Мировое Дерево и брак Неба-Отца и Земли-Матери, Рода (или Сварога) и Лады-Мокоши. Примечательно, что изготовили его не «чистые» язычники, а еретики-двоеверцы. Так одна форма духовной оппозиции существующему строю и его Церкви органически перерастала в другую.
В Бундахишне рату всех лекарственных растений назван сушеный Хом. Хом (хаома, сома) — загадочное растение, из которого арии приготовляли шаманский напиток, вызывавший экстаз. Исследователи спорят, был ли то изначально мухомор, белена, вереск и т. д. Попадая в разные географические условия жрецы ариев заменяли одни культовые растения другими. Нынешние зороастрийские мобеды готовят хаому из эфедры. Хом растет рядом с Древом Всех Семян на острове, расположенном в океане Воурукаша или на реке Рангха (Pa-Волге) и охраняемом рыбой Кар.
За повествованием о «матерях» всего сущего следует предание о Правде и Кривде. Волот рассказывает свой сон, а Давид истолковывает его по «Голубиной книге». В этом сне Правда и Кривда борются в виде белого и серого зайцев, двух лютых зверей[16] или двух юношей. Побеждает в большинстве вариантов Правда, в немногих — Кривда. Но независимо от исхода схватки Правда уходит на небо, а Кривда остается бесчинствовать на земле. Эта сцена представляется то как пророчество о «последних временах», то как давно совершившееся событие. Иногда уточняется, в чем состоит влияние Кривды на людей: они становятся «неправильными», злобными, лживыми, бранят родителей, блудят с кумой, вытравливают плод, хулят самого Бога.
В «Беседе трех святителей» ангел в облике орла или сокола уносит зайца (Правду) с белого щита (земного мира) на небо, и приходит сова (Кривда). А в «Сказании о двенадцати снах Шахаиши» (древнерусском сочинении с восточными корнями) описывается, как рушится золотой столб, соединяющий небо и землю. Голубь улетает с него на небо, и являются ворон, дикие звери и змеи, символизирующие злые времена. Популярная на Украине песня «О Правде и Кривде» также оплакивала мир, покинутый Правдой и захваченный Кривдой, — мир, где царит беззаконие и вражда между родственниками.
15
Приверженцев этой ереси обзывали «жидовствующими» церковники за особое внимание к Ветхому Завету. В действительности это был не иудаизм, а типичная предпротестантская ересь, осуждавшая неправедную Церковь и отвергавшая многие обряды. Советские исследователи деликатно называли ее «новгородско-московской ересью».
16
«Лютым зверем» в Древней Руси чаще всего называли льва (водившегося на юге Восточной Европы еще в XII в.), реже волка, медведя, рысь или змею.
Такой взгляд на мир может показаться излишне пессимистичным, даже циничным. Но он основан на древнем мировоззрении, где краеугольным камнем была именно неколебимая вера в торжество Правды.
В идеологии славян-язычников Правда — центральное понятие, соответствующее индоиранской Рите-Арте и греческой Дике. Это — мировой природный и нравственный закон, непреложный, как движение небесных светил, на котором он основан. Закон этот превыше самих богов. Благими, справедливыми, достойными почитания являются только боги, следующие ему и поддерживающие его. Люди же вправе (и обязаны) выбрать, следовать ли этому закону или же его противоположности — Кривде, беззаконию, лжи. В славянских языках «правый» значит не только «стоящий справа», но и «прямой», «истинный», «правильный», «справедливый». Нравственно то, что соответствует Правде (а не воле кого-либо из богов самой по себе). Мир в индоевропейской, особенно же иранской и славянской мифологии — это арена непрестанной борьбы сил Света и Тьмы, Правды и Кривды, богов, поддерживающих Правду или враждебных ей.
Такое мировоззрение в корне противоположно иудео-христианскому, библейскому, в центре которого — единый Бог, всемогущий и потому всегда правый. Всеблагость и одновременно всемогущество Бога — это богословский тезис, логически противоречивый и плохо согласующийся с мифологией самой Библии. В ней Яхве-Саваоф деспотичен, капризен и несправедлив, произвольно устанавливает и меняет моральные законы и при этом требует почитать только себя самого.
Для индоевропейцев не стояла проблема теодицеи — «оправдания Бога». Светлые боги не всемогущи и потому не могут отвечать за мировое зло, исходящее от их противников (к счастью, тоже не всемогущих). Ирано-славянский Ахриман-Чернобог — непримиримый враг Ормазда-Белбога и самой Арты-Правды. А не «падший ангел» и не палач-провокатор на службе у Бога, как библейский Сатана (образ поздний и возникший под влиянием иранского Ахримана). Добрый бог может быть (как и человек), в зависимости от своего характера, не всегда тверд в служении Правде. Но злой бог ей вообще не служит и следует лишь своим порочным желаниям.
В индоевропейской мифологии невозможно что-либо подобное библейской Книге Иова, где Яхве (с подачи Сатаны) издевается над безвинным праведником, а на его упреки в несправедливости принимается восхвалять свое всемогущество. Прометей Эсхила — это поздний, философский образ. Своевольный титан побеждает Зевса только потому, что служит Дике-Правде более последовательно, чем сам отец богов. Эддическая «Перебранка Локи», где злой бог уличает добрых в безнравственности — это еще более позднее явление, «сатира на богов в духе Лукиана», по словам Ф. Энгельса.
А уж «добрый» Сатана, бунтующий против «злого» Бога, возможен только у романтиков и сатириков-атеистов вроде Байрона, А. Франса или некоторых продолжателей Толкиена.
Не следует путать Правду с Судьбой (Ананке, Фатум) — силой слепой и внеморальной, близкой к научному понятию необходимости. Эллины колебались в вопросе о том, повелевает ли Зевс судьбой или сам подвластен ей. Славяне же полагали, что судьбу можно и изменить. Скажем, отыскать свою ленивую судьбу и хорошенько отколотить ее. Но лучше узнать судьбу и следовать ей как осознанной необходимости: например, избрать профессию, согласную с ней.
Почему Правда и Кривда борются в обликах двух зайцев, львов или юношей? Отношение к зайцу в славянских верованиях неоднозначное. Он — злая сила, вестник несчастья, слуга черта. Но он же — «чертогон», связанный с огнем, Луной, светом («зайка»-искорка, «заяц-месяц», «солнечный зайчик»). В сказке смерть Кощея таится в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце. Зайца этого разрывает, помогая Ивану-царевичу, другой заяц. Дерущиеся зайцы изображены на миниатюре «Изборника» Святослава 1073 г. Как показал Б. А. Рыбаков, Иван-царевич и Кощей — это языческие Даждьбог и Чернобог. Очевидно, борьба белого и серого зайцев воплощала борьбу Света и Тьмы, а значит — Правды и Кривды. Образ льва очень популярен в мифологии и искусстве иранцев (в том числе скифов) и славян, и тоже неоднозначен. Лев — воплощение солнца, но также подземного мира и смерти. В восточнославянских сказках он может быть как помощником героя, так и его врагом. Возможно, борющиеся львы тоже воплощали Свет и Тьму. Наконец, борющиеся юноши — явно герои близнечного мифа. Близнецами-соперниками считались иранские Ормазд и Ахриман, славянские Белбог и Чернобог. Миф тем и отличается от философского трактата, что даже борьбу абстрактных моральных принципов представляет не иначе как в виде схватки двух богов или зверобогов.
Так что же означал миф о битве Правды с Кривдой и уходе Правды на небо? Что земной мир — царство Кривды и жить в нем надлежит по законам Чернобога-Сатаны? Столь циничного вывода не делали, однако, ни христиане, называвшие Сатану «князем мира сего», ни манихеи, считавшие материальный мир творением злых богов-архонтов. Волхвы же, создавшие «Голубиную книгу», делали вывод и вовсе противоположный:
Кто будет кривдой жить,
Тот отчаянный от Господа;
Та душа да не наследует
Себе Царства Небесного;
А кто будет правдой жить,
Тот причаянный ко Господу;
Та душа и наследует
Себе Царство Небесное.
За этим не следует никаких христианских призывов не противиться злу, любить врагов и молиться за них. Задолго до Христа великий правдолюбец Гесиод говорил:
Правды же путь неизменен, куда бы ее не старались
Неправосудьем своим своротить дароядные люди.
Вселенский закон на то и вселенский, что действует в обоих мирах, и отменить его не в силах ни какой-нибудь преуспевающий негодяй, ни даже сам Чернобог. Абсолютное господство Правды возможно только на небе. (Об этом стоит помнить всем искателям и строителям «идеального» общества.) Земля же — арена борьбы Правды и Кривды. И кто выбрал Кривду — расплатится за это. Не в земной жизни, так в загробной: от смерти-то не откупишься! Или — в конце времен. Представление о конце света и Страшном суде — не «изобретение» христианства, а индоевропейский, иранский элемент в Библии.
Индоевропейской мифологии чуждо представление о прогрессе (кроме разве что изначальных времен, когда человеческая культура только создавалась). Золотой век, и даже серебряный и медный, — в прошлом. История человечества — это история его моральной деградации. Нынешний век — наихудший из всех, «железный век», «черный век» (Кали-юга), «век мечей, век секир». В этом едины индийские брахманы и Гесиод, «Эдда» и «Голубиная книга». В будущем же общество деградирует еще больше. Смешение сословий, забвение своего долга и чести, вражда ближайших родственников, всеобщая жестокость и безнравственность…
Заметим, что самыми тяжкими грехами «Голубиная книга» считает не нарушение первых трех Моисеевых заповедей (многобожие, идолопоклонство, упоминание Бога всуе), а разрушение родовых устоев: поношение родителей, блуд с кумой (или убийство побратима), аборт. То есть грех против трех поколений: прежнего, нынешнего и будущего. Упоминание же о непростимом грехе хулы на Святого Духа — явная христианская вставка.
Но деградация не может длиться вечно. Когда она достигнет предела — наступит конец света. Разразится великая битва сил Света и Тьмы. В мировом пожаре сгинут силы зла и их служители. Никто не избегнет кары. Мир же не погибнет, но обновится. Вернется золотой век, и войдут в новый мир лишь светлые боги и праведные люди. Когда это будет? Быть может, скоро. Быть может, нынешние времена и есть последние: смотрите, сколько вокруг зла и неправды!
Мировой цикл подобен годовому. Сотворение мира и общества, обретение Колаксаем золотых даров — это весна. Нынешнее время — зима, царство холода и тьмы. Но впереди — весна, битва сил Солнца и Грома с силами тьмы и холода и победа светлых сил. Это неизбежно, ибо неизменна и неотвратима Правда — мировой закон, что выше самих богов.
В некоторых вариантах стиха описывается еще один сон Волота, истолкованный опять-таки Давидом. В саду у Волота вырастает сахарное деревце, на него садится птичка, распускающая перья до земли. Это — будущие дети двух царей: деревце — дочь Волота Соломония (Саламидия), птичка — сын Давида Соломон; им предстоит пожениться. Гораздо подробнее и красочнее, в духе языческих мифов о мировом дереве описан этот сон в «Беседе Иерусалимской». Об этом подробнее будет сказано ниже, в разделе о славянских апокрифах. Здесь же отметим снова лишь главный смысл этого брака, да и всего мифа о небесной книге: примирение богов-людей с более древними богами-великанами. И происходит это примирение на основе не войны, а состязания в мудрости — священном знании о происхождении мира и его устройстве.
На этом кончается «Стих о Голубиной книге». Книга эта поистине «глубинная». На каждом шагу в ней за христианскими вроде бы именами и сюжетами скрываются многовековые глубины языческих мифов. Создать такой текст, хотя бы устный, могли отнюдь не безграмотные нищие, толком не знавшие Библии, но почему-то знавшие апокрифы, а книжники-двоеверцы, сознательно маскировавшие священную книгу славянских волхвов под христианский апокриф, и при этом порой не удерживавшиеся от затаенной издевки над усердными почитателями Христа. Одним из этих переработчиков, возможно, был святой-еретик Авраамий Смоленский.
Мы не знаем имен волхвов — создателей языческой «Голубиной книги». Но на основании их творения можем кое-что сказать о них самих. То были жрецы Даждьбога и Велеса, хранители древней индоевропейской традиции. Мифология их пронизана солярными мотивами, но мало связана с «основным» мифом о Перуне-змееборце и вообще с мифами о борьбе богов с чудовищами. Ведь мифы эти освящали власть князей-воинов и воинского сословия. Идеал же авторов «Голубиной книги» — царь-жрец, не занятый войной, правящий мудро и праведно. Эта жреческая утопия — вполне в духе индоиранских мифов о Гиперборее, Меру, Швета-Двипе и позднейших сказаний о Шамбале и Беловодии. Блаженная страна эта, где не бывает войн, — жреческий рай, отличный от рая воинского — германской Валгаллы или скифского Белого острова Ахилла-Колаксая. «Голубиная книга» пронизана миролюбием. Подчеркивается безобидность и благочестие исполинских зверобогов — Стрефила, Индрика.
Можно даже примерно установить время создания «Голубиной книги». Это — раннее Средневековье, не раньше VI–VII вв., когда славяне могли впервые ознакомиться с Бундахишном, и не позднее IX–X вв., когда были актуальны споры о первенстве княжеской или жреческой власти, преимуществе устной или письменной традиции. Наиболее же вероятное время, когда древнерусские волхвы могли создать свое Священное Писание в противовес христианскому (а также иудейскому и мусульманскому), — это IX век, время, когда записывалась «русскими письменами», а затем и кириллицей христианские книги, время крещения болгар и мораван.
В трагикомедии Ф. Прокоповича «Владимир» языческие жрецы представлены тупыми обжорами и пьяницами, не желающими знать ничего нового. Великий русский и украинский просветитель, глава «ученой дружины» Петра, имел, однако, в виду реакционных церковников своей эпохи. Подлинные же древнерусские волхвы были выдающимися интеллектуалами своего времени. Лучшее тому доказательство — созданная ими «Голубиная книга», в виде духовного стиха дожившая до наших дней.
